Мария Семенова - Тайный воин
Ворону не нравились обращённицы. Они все были одинаковыми. И напев не менялся, и рассказывали, по сути, одно. Вихрь, нёсший парня, ещё не иссяк, губы сами расползлись в нахальной улыбке, он чуть вслух не продолжил своей давней перелицовкой:
Кто от руки Мораны отбегает,
Будет тому однажды ой-ой-ой…
Тоже коряво, конечно, да хоть не ломит скулы тоской.
Он вроде не подавал голоса, кто-то всё равно оглянулся, ребята поспешно раздались перед ним на две стороны, словно шегардайские позоряне. Они все здесь собрались, от старших до мелюзги, притянутые ужасом, любопытством и радостным осознанием, что страшное должно было постигнуть не их. Лица стали вдруг сливаться в сплошное пятно, Ворон не узнавал их, он даже учителя не мог высмотреть, хотя Ветер наверняка тоже здесь был. Впереди, заслоняя остальной мир, торчал столб. Невысокий, толстый, чёрный от времени и смолы.
Ноги странно одеревенели. Он подошёл, повернулся к столбу спиной. Опустил руки, сжал кулаки. В животе поселился трепет, как перед Шегардаем, когда он отвязывал лыжи на последнем снегу. И, как тогда, Ворон нагло заулыбался. Просто от страха.
– Раздеть, – долетел голос Ветра.
Оказывается, учитель стоял в десятке шагов. Он не смотрел на ученика. Он обращался к Лихарю. От этого сразу стало вдвое страшней.
Стень, только ждавший приказа, кивнул ближним прихвостникам. Оттябель Пороша с готовностью шагнул вперёд, рука нащупала нож, глаза заблестели. Хотён прикусил губы, сдвинулся медленно, неохотно. Пороша успел ссечь с дикомыта пояс, собрать в горсть тельницу на плече. Как бы ещё кольнуть побольнее, да чтобы вышло случайно?.. Ворон посмотрел на бледного Хотёна, ему вдруг стало жаль гнездаря. Их глаза встретились, он улыбнулся, подмигнул:
– Давай, чего уж…
Хотён побелел, собрался натворить неведомых дел, но Лихарь следил зорко. Немедля подоспел, отодвинул унота, сам встал на его место. Лишь досадливо бросил:
– Теперь-то что померещилось?..
Хотён опустил голову, не ответил.
Через сугроб с чёрного двора торопливо лез Воробыш, красный, потный. Трудами всей поварни они только-только вызволили Кобоху. Осипшая от крика толстуха скрылась в портомойне, приспешники разводили пожарче огонь – до былой первозданности прокаливать осквернённый котёл. Заметив Ворона у столба, Лыкаш остановился. С угла крыши ему капало за ворот, он не замечал.
Лихарь живо вскроил лезвием толстую прочную ткань, шипя сквозь зубы о бездельных учениках, с которых учителю никакой службы, одна седина в бороду. Взмах, рывок, треск портна… Ворон остался стоять голый по пояс, лишь посередине груди висел кармашек с кугиклами да на правой локотнице – пристёгнутые ножны с ножом. На левой ещё болтался кусок рукава, он сам стряхнул его наземь. По белой коже плеча толстой каплей прокладывала дорожку кровь. Лихарь срезал кармашек, намерился то ли о столб хватить, то ли ногой затоптать.
– Оставь, – сказал Ветер.
Лихарь глянул через плечо, поклонился, отдал кармашек Хотёну. Потом сунул ему и ножны.
Лыкаш заметил, как блеснули празеленью глаза дикомыта. Ворон что-то сказал. Не очень громко, но Лихарь, вздрогнув, сунул его кулаком по зубам… промахнулся. Ворон успел убрать голову. Стень мало не расшиб руку о столб, но бить вновь уже не было проку. Сказанное достигло ребячьих ушей. Слева и справа от столба мальчишки прыскали, зажимали ладонями рты. Другие тянули шеи: что, что он сказал?.. Волна смешков неудержимо распространялась, накатывая туда, где стоял Ветер.
Отрок ласки захотел,
Отрок отрока раздел… –
дохнуло слева.
Мальчик мальчика раздел,
Мальчик мальчика хотел… –
отозвалось справа.
Хмыкнул в усы даже Инберн, вышедший посмотреть казнь. Мрачной обречённости как не бывало, иные уже поглядывали на учителя, наполовину ожидая, чтобы он тоже посмеялся – да и отдал Ворону вину, отпустил парня подобру-поздорову.
Надеялись они зря. Ветер не улыбнулся. Смотрел так, что вместо мелкой мороси во дворе залетали снежинки. Когда угас последний смешок, он пошёл к Ворону. Тот стоял в гусиной коже, голый, белый, с красным потёком от плеча до бедра, заново испуганный, замерший в таком судорожном напряжении, что на теле обозначилась каждая жилка.
– Я тебя зачем вперёд посылал?
Ветер не повышал голоса, но в тишине его отчётливо услышал весь двор.
– На развед… – с трудом выдавил дикомыт.
У горла отчаянно трепыхался живчик. Сумевший увернуться от стеня, перед учителем Ворон по-прежнему был мокрым щенком. Он не увидел удара. Боль просто взорвалась в теле, прожгла от затылка до пят, согнула, бросила на столб, швырнула оземь. Ворон попытался вдохнуть, захрипел, всхлипнул. Воздух не проходил внутрь, дикомыт задыхался, перед глазами с трудом рассеивалась тьма. Руки скребли пальцами землю. Потом, дрожа от натуги, начали отжимать от неё тело. Ветер ждал. Мотая головой, ученик подобрал под себя одну ногу, другую… Он не знал, позволено ли хвататься за стоёк, но куда денешься – схватился, потому что иначе было не встать. А встать он очень хотел.
В глазах двоилось и плыло. Он увидел учителя и повернулся к нему. Было страшно. Вся сила тратилась на то, чтобы стоять прямо, не корчиться, не заслоняться руками.
– А ты что натворил? – спросил Ветер.
– Раз… ве… дался…
Источник ударил. Ворон снова забыл, как его зовут, забыл вообще всё на свете, кроме одного – надо встать. Он целую вечность собирал руки и ноги. Заново учился дышать. Отодвигал прочь дурнотную боль, полз вверх по столбу. Распрямлял спину.
Ветер ничего больше не спрашивал.
– За непокорство!.. За своеволие!.. За презрение!..
И бил. В кровь, в сопли, в хлюст. Не спеша, невероятно искусно, жестоко и беспощадно. Было по-прежнему тихо, лишь глухо влипало в столб тело да рвался из груди воздух. Младшие ученики отступали, норовили спрятаться один за другого. Ворон продолжал вставать. Грязный, смятый, весь в крови, он выпрямлялся. Поднимал голову. Снова и снова. Всё медленнее, но вставал.
Пороша и Хотён ёжились, смотрели в сторону. Они хорошо помнили наказание Лихаря. Каждый поклялся бы дымом Великого Погреба – тогда учитель не был и вполовину так страшен. Ворон держался вроде неплохо, но если Ветер даст приказ карать до смерти… Да им же и велит ему руки вязать…
Не у одних гнездарей качнулся перед глазами призрак смертной верёвки.
Лихарь видел учителя точно таким всего раз. Годы назад. Когда вместо сборов в поход они с Ивенем пролезли погребами в Мытную башню… и Ветер их застукал по возвращении. Та выходка, начавшаяся мальчишеской прокудой, для Ивеня кончилась изобличением в отступничестве. Почём знать, может быть, и теперь… с помощью Владычицы…
Сторонний глаз видел на лице стеня только отчаяние. Негодный дикомыт, которого так холили в котле, обманул надежды учителя. Нарушил приказ, пустил прахом первое же орудье. А главное – огорчил Ветра… Как пережить?
…Котляр уже не бил – добивал. От очередного удара Ворон сломался в поясе настолько окончательно, что все смотревшие испытали облегчение, поняв – больше не поднимется. Он упал лицом в грязь. Руки ещё царапали, но сдвинуть тела не могли и постепенно затихли. Ветер стоял над ним, готовый казнить. Лицо у котляра было такое, что Лихарь отважился тихонько спросить:
– Учитель, воля твоя… На том же дереве?..
Если Ветер и услышал – виду не показал. Медленно разжал окровавленные кулаки. Обвёл взглядом учеников. Его голос породил эхо в каменных стенах:
– Вы видели, как взял свою честь воин, поправший приказ. Он ослушался меня и должен был отверстаться за преступление. Но в том, что орудье пошло не по замыслу, на самом деле виноват я.
Ученики ожили, загудели, сдвинулись немного поближе. Никто не знал, чего теперь ждать. Пороша облил Ворона из ведёрка, они с Хотёном собрались тащить податливое тело долой со двора, но бросили, стали слушать. Пока было понятно одно: сейчас у них на глазах произойдёт небывалое. Такое, о чём будут петь песни и рассказывать новым ложкам, объясняя, каким должен быть настоящий моранич.
– Я слишком привык вершить волю Справедливой, – громко, вдохновенно продолжал Ветер. – Я стал самонадеянным. Я не разглядел пути, подмеченного моим сыном. Я думал лишь о возмездии во имя Владычицы, а ученик сумел замирить недруга, превратить злоречивого в нашего друга… Такие ошибки требуют искупления. Лихарь!
Стень подошёл, ступая как по горячим углям. Выглядел он мертвей Ворона, а тот напоминал затоптанную пятерушку с разбитой о дерево головой. Лихарь повалился на колени, горестно ткнулся лбом в землю.
