Ростислав Левгеров - Тысячеликий демон
– Так в том и дело, что он меня не пускает, этот холоп. Военег-царь, видите ли, никого не желает слушать!
– Я могу поговорить с Буяной, – неожиданно предложил Черный Зуб. – Она вхожа к Добронеге, а Искра с Добронегой, насколько я знаю, дружила.
– Что на баб надеяться! – взорвался Горыня. – Вы тут умничаете, а сестра, может быть, висит где-нибудь, в той же башне, на цепях, а эти грязные ублюдки лапают ее, а то чего и похуже! Пусти меня, Злоба, я решаю, как быть.
– Нет, нет! – Злоба схватил княжича за руку. – Видишь, как смотрят они? Эти ребята шутить не любят. Попали мы в переделку, это уж точно. И надобно бы нам выбираться из нее по уму, а не по горячке. Да и ты княже, ты маленько поддал, и не вовремя. Зная тебя, скажу, как на духу – накличешь беду ты на свою голову. Не дури! Не можем же мы и тебя выручать.
– Отойди, говорю, – прорычал Горыня. Черный Зуб, внимательно посмотрев на княжича, положил руку на плечо Злобе.
– Пусть идет. Теперь уже ничего не изменишь.
– Но… – растеряно проговорил великан.
– Он выбрал свою судьбу.
И Горыня, оттолкнув гиганта, решительно направился к Люту.
– Эй, эй! – закричал старый кун, завидев приближающего к нему княжича. – Ты чего это? Ну-ка не дури! Ох, ребятки, приготовьтесь-ка. А то…
Горыня вынул меч. Вслед ему полетел перепуганный возглас Злобы:
– Эй! Да ты что, княже! Оставь…
Преградивший путь венежскому князю рыжий парень в обшитом металлическими пластинами кафтане хотел было что-то произнести, для чего уже разинул рот, но выдал лишь сдавленный хрип. Горыня вонзил ему в живот меч по самую рукоять. Словно вещь смахнул его с пути, и тот упал, звонко ударившись рыжей головой о брусчатку. Лют, явно испуганный, поднялся и попятился назад, к закрытым дверям. Гриди, никак не ожидавшие такого поворота событий, растерялись и ошалело воззрились на метнувшегося, с мечом наперевес, к старому куну венежанина. Злоба, с криком: "Не надо!", дернулся вперед, но почувствовав укол копья в бок, остановился. С двух сторон его, а также Зуба, окружило несколько, весьма мрачного вида, разбойников. Тем временем, Горыня уже занес меч, намереваясь разрубить им Кровопийцу, но в этот момент ему в бедро воткнулась стрела, потом вторая – в плечо. Горыня вскрикнул, выронил меч, и мигом пришедший в себя Лют пнул княжича в живот, проворно забежал ему за спину и приставил к горлу кинжал.
– Ну что, собачий сын, – прошипел Лют, схватив Горыню за волосы и повернув лицо к себе. – Думал справиться с нами? Думал прирезать старика, а потом и Военега? А вы что стоите, придурки! Не по вашей ли вине я чуть было не угодил в преисподнюю? В клетку их, паршивцев, в клетку всех! Ну же!
Несколько человек разом подскочили к Горыне, и, отвесив ему пару тумаков, связали ему за спиной руки.
– И этих не забудьте. – Лют, деловито прохаживаясь взад вперед вдоль дверей, указал на венежских десятников. – Сегодня все умрут, и девка их умрет, но прежде-то, отдам ее на забаву хольдам. Ох, отдам, не будь я Лют-Кровопийца. Вяжите, вяжите, что стоите?
Но Злобу и Черного Зуба обступили люди другого куна. И впереди них стоял Семен с луком в руке.
– Кто тебе, старому козлу, дал право здесь командовать? – спросил он.
– Ах ты… – начал было Лют, но тут внезапно осекся, и оглядевшись вокруг, – повсюду были Семеновы багуны – натянуто улыбнулся. – Так ведь сам-то дал мне полную свободу. Дескать, делай что хошь, старина Лют. Надеюсь на твою мудрость. Во-во!
– Как я не люблю таких вот уродов как ты, мерзкая тварь, – сказал Семен. – Не говорил тебе ничего Военег, не ври. Лучше иди отсюда, и своих мясников забери.
– Не надо, Семен, не надо так со мной. Горыня-то вон, одного моего хлопца зарубил. Так чаво ж ты его защищаешь? Чаво тут выступаешь? Браты крови требуют и тебе, мой дорогой, с ними не совладать.
– Я понимаю. Горыня обрек себя. Так запри его в клетку. А слуг его разоружи и оставь под присмотром – они пока ни в чем не провинились. Но – запомни, Лют, – никто здесь не посмеет тронуть ни Мечеслава, ни Горыню. Никто. Только сам Военег может отдать приказ. И нечего мне намекать на Хруста, Янку и прочих. Плевал я на них. Ты знаешь, старый. Ты знаешь мой характер.
Лют, кряхтя и недовольно косясь на венежских десятников, удалился восвояси. За ним повели ослабевшего, и, казалось, уже смирившегося со своей участью Горыню.
– Вот, значит как, – проговорил Злоба, провожая его глазами.
Семен резко обернулся и посмотрел на великана.
– Идите, – бросил он. – Идите, и пожалуйста, не высовывайтесь. До поры.
В тронной зале стояла широкая лавка, на которой лежал, накрытый белой тканью, Борис. Вокруг расположились, сложив руки на груди, молодые люди в черных траурных одеждах и молились, строго следуя наставлениям Ольгерда, взиравшего на них строго и мрачно. Неслышно подошел Военег, и остановился за спиной волхва. Склонил голову. Обряд продолжался еще минут десять, и Военег за все это время не проронил ни слова, не пошевелился, не поднял головы.
Наконец Ольгерд вздохнул и обернулся к князю.
– Сколочена ль домовина? – спросил он, вздернув бровь. – Сложен ли погребальный костер?
– Всё готово, – ответил Военег.
– Хорошо. Вечером, на закате, разожжем священный огонь. Проводим царя дубичского с почетом, по обычаю предков.
– Да.
– Хочешь проститься с братом один? – с нажимом поинтересовался волхв.
– Да.
– Хорошо. Но потом, будь добр, удели мне пару минут.
Военег кивнул.
Все ушли, а он стоял и молчал. Он не мог уйти. Не мог, потому что должен был… покаяться.
– Прости, – виновато выдавил из себя Военег. И в этот момент князь сломался. Слова потекли сами собой, и он не мог остановиться. – Я виноват. Я всегда был виноват. Всю жизнь я… не знаю, как и сказать. И я не уверен, совсем не уверен, нужно ли мне это. – Военег грустно покачал головой, и немного погодя продолжил: – Когда мне исполнилось, кажется, двенадцать лет, отец привел меня к женщине. "Она научит тебя исскуству любви", – сказал он и оставил с ней наедине. Ее звали Лада, и ей было что-то около тридцати. И она была красива. Лада, жрица любви. Признаюсь, я никогда не видел ее одетой. Ни разу! И ее нагое тело всегда нравилось мне, ее нагота буквально захватывала дух. Я проводил с ней целые дни, в маленьком домике в саду, подобным тому, в котором ты… провел последние свои часы. Лада была очень ласкова, очень нежна и… и она безумно любила трахаться. Она боготворила мужское тело, особенно… Черт, даже сейчас я стыжусь сказать это. Он брала его в руки и говорила с ним, молилась ему. Чудачка. Потом отец забрал меня. Я расстался с ней на год, а когда вернулся, Лада, та самая, скромная, нежная Лада рассмеялась мне в глаза. Я хорошо запомнил ее слова: "Всё, мальчик, тебе я больше не нужна". Ничего оскорбительного, простые слова, и – проклятье! – мудрые ведь слова. Лада… она была ангелом во плоти.
