Елена Грушковская - Великий Магистр
— Впрочем, если вы всё же проявите сознательность, мы можем помочь вашей маме с поправкой здоровья. Она будет помещена на лечение в лучший из кардиологических центров, полностью за наш счёт. Вот вам и, так сказать, поощрение. Всё будет зависеть от вас и вашей любви к маме. Ну что ж… — Полковник поднялся со стула, придерживая сползающий с плеч халат. — Не буду вас больше утомлять, вам нужен покой. — При этих словах он криво усмехнулся.
Я провожал его взглядом, полным бессильной ярости. А он, остановившись в дверях, добавил:
— Кстати, вас, кажется, интересовала судьба вашего друга… Дэна. Так вот, он успешно работает на нас, выслеживает затаившихся хищников.
Значит, Дэн тоже обратился. Чем они его прижали? Может, сестрёнку в заложники взяли?
— Информация от него поступает верная, но такое ощущение, будто с запозданием, — задумчиво сказал полковник. — Хищники успевают спасать своих, как будто им кто-то сообщает точное время и место проведения зачистки. Всё это весьма странно. Неплохо было бы выяснить, каким образом они получают эту информацию.
Он вышел, а я закрыл глаза. Мама… Родное лицо с сияющим взглядом и серебристыми волосами встало передо мной. На тумбочке лежали фрукты и стояла баночка варенья.
Гады. Гады, сволочи.
Я не позволю никому тебя тронуть, мама.
— 15.5. Погром
Снова удар-вспышка выбил у меня почву из-под ног. Знакомый по кинохроникам голос сказал из чёрного репродуктора на столбе: "Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва!.. Сегодня, в четыре часа утра…" Этот голос был мне знаком не только по старым записям, я слышала его в РЕАЛЕ, стоя под репродуктором. Подтаявшее мороженое текло по руке, делая пальцы липкими, а с голубого неба летела страшная весть: война.
Мы только что закончили девятый класс. Я и он, парень в чёрных, мешковато сидящих штанах, с волнистой тёмно-русой чёлкой и коротко подстриженными висками и затылком. Выцветшая футболка в полоску с шнуровкой на воротнике, уже по-юношески широкие, но угловатые плечи и серо-зелёные глаза.
— Аврора! — пробился ко мне через пласт лет голос Алекса.
Я зажмурилась, снова открыла глаза и вернулась в настоящее, в котором был разгромленный медицинский центр "Авроры". Выбитые стёкла и осыпавшаяся отделка стен хрустели под ногами, а разбитое и искорёженное оборудование с безжизненно повисшими оборванными проводами уже не подлежало ремонту. Всё было загублено. Всюду — дыры от снарядов и крупнокалиберных пуль, копоть и запах гари. Осколки, обломки. Это был ураганный огонь, разнёсший всё вдребезги.
То ли произошёл какой-то "сбой" в паутине, то ли мы с чтецами сами что-то неверно поняли… Картинка шла такая: сотрудники центра спасаются бегством, бросая всё — лишь бы вытащить пациентов и самим унести ноги/крылья, а руководит эвакуацией… Никита Дудник, тот самый, с которым я как будто жила в одном дворе. Незнакомый и знакомый одновременно. Причём шла чёткая информация, что он — не человек, а хищник. Мы не знали, как это воспринимать, тем более что по ощущениям эвакуация была успешной.
К центру был брошен большой отряд, состоявший из "чёрных волков" и достойных. Я сама возглавила его. Когда мы прибыли, в здании уже не было ни души — всех, по-видимому, вывел Никита, а люди просто громили центр, ведя по нему шквальный огонь. Что делать? Вступать с ними в бой? От центра уже мало что осталось, а спасать внутри было некого: мы все это почувствовали, испытав невероятное облегчение. Я решила не рисковать жизнями ребят и приказала затаиться и ждать отхода людской погромной команды.
Да. Погромной команды, потому что военными их назвать язык не поворачивался. Впрочем, в качестве таковой они вполне справились со своей задачей: если бы то, что предстало перед нашими глазами, увидела Гермиона, она бы заплакала…
Каждый шаг сопровождался хрустом осколков, пахло горелым: начался пожар, причём в нескольких местах. По коридорам полз дым. Покашливая в кулак, Алекс сказал хрипло:
— Всё разнесли, гады… Больницы громить — это же последнее дело!
— Надо найти всех, — ответила я. — Их увёл этот парень.
Он был здесь, я чувствовала его след. Вот тут-то меня и ударило очередной вспышкой.
Я знала его, мы жили в одном дворе и учились в одном классе — тогда, в сорок первом. Он, прибавив себе возраст, ушёл на фронт, и больше я его никогда не видела… до нынешнего времени. Всё, что у нас с ним было — первый и единственный поцелуй у военкомата. Я разжала руки и отпустила его, чтобы потерять навсегда. Он сказал, как в песне: жди меня, и я вернусь.
Не вернулся.
По моим щекам катились слёзы. Как давно я не плакала… Да, найти, вцепиться, гладить по короткому ёжику волос и больше не отпускать моего улыбчивого зеленоглазого Никиту. Это сейчас его звали так, а тогда он был…
— Аврора! Ты что? — Голос Алекса вернул меня в настоящее. — Какое-то видение?
Я заморгала, потёрла глаза: их щипало от дыма. Мой приказ был коротким:
— Ничего. Сюда вызвать пожарных и — по следу!
— 15.6. Флешбэк
Мы нашли их далеко за городом, в заброшенной, полуразвалившейся церкви, укрытой снегом и спрятанной в зарослях деревьев и кустов. Тусклый свет в окнах придавал некий уют унылой, всеми позабытой церквушке, создавая иллюзию обитаемости. Велев "волкам" остаться снаружи, я вместе с несколькими достойными вошла внутрь.
Посередине был разложен костёр, к которому жались раненые, закутанные в одеяла; те, кто не мог сидеть, лежали прямо на голом полу, со свёрнутыми куртками врачей под головами. Наше появление заставило всех вздрогнуть и напрячься.
— Всё в порядке, свои, — успокоила я.
"Звонок" по внутренней паутине — и остальные достойные присоединились к нам, сразу же занявшись исцелением раненых. Слова им были не нужны, они сами знали, что от них сейчас требовалось. Раны заживали под их руками, и лежачие с удивлением поднимались, доверчиво глядя в лица своим целителям, а я искала глазами того, кого потеряла много лет назад.
И я его увидела. Круглая, стриженная ёжиком голова, ноги в огромных ботинках, тёплая горловина свитера вокруг шеи и глаза — родные, знакомые. Пусть он уже не был угловатым мальчишкой с волнистой чёлкой, превратившись в здоровенного детину с ногой сорок пятого размера и шириной плеча, которая вполне позволила бы мне на нём с удобством разместиться, глаза у него остались те же — ясные и честные. Мне открылся глубинный смысл пословицы: "Глаза — зеркало души". Кто и когда её придумал? Подозревал ли этот человек, что этими словами он сказал не только об отражении в глазах внутреннего состояния, но и о том, что в них можно увидеть и узнать родную душу?
