Елена Грушковская - Великий Магистр
— А кто вам сказал, что у них нет понятия долга и чести? — Во рту было так сухо и вязко, будто я наелся недозрелой хурмы. Язык стал шершавым и еле ворочался. — Кто вам сказал, что они не могут любить, прощать, жертвовать собой ради близких?
— Дудник, мы говорим не о них, а о ВАС! Вы намерены доказать, что имеете право считаться человеком, несмотря на произошедшее с вами изменение?
— Похоже, с вами тоже бесполезно говорить о чём бы то ни было, — сказал я. — Вы так ни хрена и не поняли.
А вот теперь у меня получилось: вделанная в пол цепь наручников лопнула, стул полетел в динамик. Зачем? Да достали они меня…
Свободой я наслаждался только три секунды: влетевшая в комнату охрана повалила меня на пол, и в плечо мне вонзилась игла.
— 15.3. Мама
— Никита… Сыночек…
Очнулся я в светлой и уютной палате, больше похожей на гостиничный номер класса "люкс". Обои приятного бежевого цвета, в стенах — декоративные ниши с подсветкой, гардины — из тюля и какой-то узорчатой шелковистой ткани, горшки с цветами, а кровать — с мягким изголовьем, похожим на спинку дивана. Ковёр, на тумбочке — лампа с причудливым полупрозрачным абажуром, картины, люстра… И среди этой незнакомой роскоши — мамины седые волосы и большие серые глаза. И прижатый к щеке скомканный, пропитанный слезами платочек.
— Ма…? — только и смог я выговорить.
Первым моим порывом было обнять её, но я не смог шевельнуться. Её ладонь погладила мой лоб и примяла ёжик на голове. Она пыталась улыбаться, а губы дрожали.
— Главное — живой… Всё будет хорошо, мой родной, ты поправишься, — сказала она.
Что за чёрт? Мало того, что я не мог двинуться — я вообще не чувствовал тела. Всё, что ниже шеи, было будто отсечено, жила только голова, да и та с трудом ворочала языком.
— Ма… Ты отку…? — всё, что у меня получилось.
— Из дома, конечно, откуда же ещё, — ответила она со смешком, а глаза были полны тревоги. Смотреть в них было невыносимо: сердце сжималось до боли. — На поезде доехала, в отдельном купе, представляешь? Такой шик! Даже не ожидала, что у вас всё так по-человечески устроено! И сюда билет оплатили, и обратный тоже, и номер в гостинице… Своих я ни копейки не потратила. И палата у тебя… — Она обвела взглядом вокруг. — Не палата, а хоромы! И доктора такие внимательные, приветливые, и сестрички не хамят… Чудеса прямо!
Что всё это значило? Эта шикарная палата, приезд мамы и паралич? Что за кнут и пряник? То камера, то дворец… Но почему я не мог шевельнуться? Что со мной сделали?
— Никитушка, а я тут тебе яблочки… апельсинчики… — Мама зашуршала пакетом, выкладывая фрукты. — Вот, тут ещё варенье черносмородиновое, твоё любимое.
Какое уж мне теперь варенье. Если бы она знала… С её-то больным сердцем.
— Сынок, а тебя эти твари… Не кусали? — спросила мама полушёпотом, глядя на меня с испугом.
Просто поразительно, какая она красивая — даже сейчас, с сединой. Волосы седые, а глаза — как у девушки. И что я должен был ей ответить? Что я сам — "эта тварь"?
— Нет, мам.
Она вздохнула с облегчением.
— Уф… Не дай Бог! Ужас, что в мире творится. Ты представляешь… у нас тоже логово этой "Авроры" разбомбили! На улице Грицевца. Как подумаю, что в двух кварталах от этих гадов жила… Дрожь пробирает.
— Ма… тебя они не тронули бы, — выдавил я.
— А ты откуда знаешь? — настороженно нахмурилась мама.
— Знаю… Воевал с ними. По… потому и знаю.
Она сидела рядом и минут сорок рассказывала домашние новости. У соседей квартиру обокрали, Любка Шувалова из соседнего подъезда с мужем развелась — со скандалом на весь дом и дележом имущества, Семён Семёныч с инфарктом в больнице, и так далее. Слушая её, я пытался проглотить ком в горле. Как будто я дома побывал. А мама вдруг спохватилась:
— Ой, что это я тут болтаю, балаболка старая! Никитушка, а яблочки-то? Может, хочешь? Или апельсинку?
Ком застрял, вонзаясь колючими боками в горло.
— Не… Не, спасиб… Потом.
— А варенье? Может, варенье хочешь?
Я поморщился и качнул головой, а мама нахмурилась.
— Как это так — не хочешь? Тебе поправляться надо, а как ты без витаминов поправишься?
Она точно накормила бы меня чем-нибудь, если бы не вошла медсестра и не объявила, что пациенту нужен покой.
— 15.4. Рычаг воздействия
— К чему это всё?
На стуле возле кровати сидел незнакомый полковник. Хоть его погоны были скрыты белым халатом, я каким-то чутьём определил его звание: на генерала он не тянул, да и генерал вряд ли бы лично снизошёл до меня, а для майора он был слишком важный. Ответственность — как раз по полковничьему плечу. Лет пятьдесят, тёмные волосы с проседью, залысины, длинное лицо, узкие холодные глаза… Кого-то он мне напоминал. Не вспомню сейчас, как звали актёра, сыгравшего в фильме про Штирлица генерала Кальтенбруннера, но именно на него этот полковник и походил. Просто одно лицо. И даже шрамик на щеке.
На мой вопрос он ответил вопросом:
— А вы как думаете?
— Понятия не имею, — сказал я.
Полковник задумчиво прищурил и без того небольшие глаза, отчего они стали совсем крошечными, поблёскивая на лице, как острия иголок. Поглаживая себя по колену, он со вздохом проговорил, как бы рассуждая сам с собой:
— Грустно всё это… И неприятно. Уффф… — Он выпустил воздух, слегка надув щёки и приподняв брови, будто то, что он намеревался сказать, неимоверно напрягало его. — Но ваша несговорчивость и упрямство вынуждают нас применять такие, я бы сказал, не совсем честные методы и искать рычаги воздействия.
Если бы я мог двигаться, я схватил бы этого "Кальтенбруннера" за грудки и швырнул об стену. Моё нутро словно кислотой окатило.
— Если вы тронете маму хоть пальцем… считайте, что вы — моя первая жертва, — процедил я.
Он поморщился.
— Ну что вы в самом деле! Никто вашу маму не собирается трогать. Но вот узнать о том, кем вы стали, она может, и вряд ли это её обрадует. А если учитывать состояние её здоровья… Разумеется, оставить вас в живых мы не сможем. Это убьёт вашу маму. Подумайте о ней, вместо того чтобы упрямствовать.
— Ты… Оборотень в погонах! — зарычал я. Если бы не эта чёртова обездвиженность! — Чем вы отключили моё тело?!
"Кальтенбруннер" усмехнулся.
— Инъекция спиртом в спинной мозг на время сделала вас паралитиком. А насчёт оборотней и прочей нечисти… Это теперь вы у нас… хищник. Видели бы вы себя сейчас со стороны!
Возможно, в этот момент я и правда не был красавцем, но меня это заботило меньше всего. Вцепиться зубами и вырвать ему горло — вот чего я сейчас хотел.
