Ксения Медведевич - Сторож брату своему
— Осторожнее, во имя Всевышнего, да хранит Он тебя, повелитель!.. — гулямчонок бережно обхватил запястье.
Заглянув в подведенные и густо накрашенные глаза мальчика, аль-Амин припомнил пробуждение — вернее, то, что его скрасило, — и ласково провел пальцем по пухлым и… сильным губам юного красавца. Тот кокетливо улыбнулся и прихватил ртом палец халифа. Настроение аль-Амина улучшилось.
С мгновение поборовшись с желанием, он раздумал уединяться с мальчишкой и направился дальше. Путь лежал мимо прудов, пустующих в ожидании воды, вверх по широкой лестнице из драгоценного фархадского черного мрамора — в павильон-джавсак, построенный на деньги его свирепой бабки Хайзуран. Новое место заседания государственного совета так и назвали — Совершенство Хайзуран. Просторный четырехугольный павильон с изящной легкой крышей на восьми колоннах сменил мрачный Зал Совета с вмурованной в пол решеткой над подземельем.
Что ж, теперь вместо серого голого камня над головами вазиров круглились низарийские арки. Потолок по новой моде расчерчивали резные квадраты, внутренности которых прогибались золочеными раковинами и удлиненными лепестками. Пруды должны были приносить прохладу по летнему времени, но сейчас, в холодном сумраке осеннего рассвета, собравшиеся отнюдь не тосковали по холодной воде. Новый павильон стоял открытый сквознякам и продувался из разбитого на месте строений Старого дворца большого сада.
Вазиры зябко кутались в подбитые ватой халаты, протягивали ладони к жаровням, ежились в высоких шапках-калансувах. Аль-Амин мстительно улыбнулся: одетые в черные церемониальные одежды советники в похожих на перевернутые бутыли шапках выглядели как стая воронов на рассветной помойке: холодно, голодно, все уже подъедено бродячими собаками и нищими, и стервятнику нечем поживиться.
Халиф еще раз оглядел собрание — все соскочили с подушек и завалились кверху задом на ковры. Давайте-давайте, целуйте землю между ладонями, я иду, давайте, ниже, ниже опускайте хитрые лицемерные морды.
Аль-Амин вытащил средний и указательный пальцы из трудолюбивого рта мальчишки. Жаль, надо было бы задержаться вон у той полуобрушенной стенки, ничего, подождали бы. С ухмылкой аль-Амин отметил, как многозначительно переглянулись советники братца. Ничего-ничего, потерпите, вы это делаете в темных уголках сада, а я у вас на глазах, ну так и что?
Как будто я не знаю, что ты, Сахль ибн Сахль, держишь в Нишапуре мальчишку с женским именем Самил, «качающаяся»! Надо же, видать, хорошо он тебя по утрам качает, этот Самил. А братец твой, Хасан ибн Сахль, такой же развратный парс, неустанно буравит полную луну своего красавчика-гуляма, которого даже сюда притащил. Вон стоит, склонив голову, и впрямь красавчик, и губы тоже полные… Смотрите-смотрите, ибн Сахли, вы, лицемеры, как все покоренные парсы! А то я не знаю, какие из вас верующие, правоверные в первом поколении, ага, конечно, правоверные, как же. Приняли веру Али, чтобы к братцу моему подобраться, сами небось тайно держите зажженным огонь по подвалам, я до вас еще доберусь, лгуны поганые…
А Кавсара он прикажет высечь. Сегодня же утром, как окончится этот мерзкий совет. Прямо по заду прикажет высечь. Изменник.
Настроение аль-Амина улучшилось окончательно, и тут он увидел своего брата.
Абдаллаха он узнал сразу, хотя тот по виду ничем не отличался от других сановников — тот же кафтан умейядского черного цвета, та же дурацкая калансува на бритой голове. Бритой, надо же. И усы с бородкой отпустил, на парсидский манер, поди ж ты. Всего-то два года как сидит наместником в Хорасане, а глядит уже парс парсом. Ха, Абдаллах, может, ты и в этот их чауган выучился играть? Помнится, когда мы были совсем юными, ты сторонился клюшки, мяча и коня…
Нежно потрепав гуляма по кудрявому затылку, аль-Амин уселся на свою широкую подушку, покрывавшую длинную платформу из позолоченного дерева. Та опиралась на коротенькие ножки-кругляши, но даже несмотря на незначительную высоту, халиф все равно глядел на подданных сверху вниз. Черный раб тут же поднял халифский церемониальный зонт-мизалла. Солнца не было еще и в помине, но в собрании эмир верующих являлся согласно требованиям строгого придворного этикета.
— Поднимитесь, почтеннейшие, — милостиво кивнул он всем.
Переглядываясь — пытаются угадать, в каком он настроении, небось, — сановники распрямили спины и расселись по местам.
— Подойди ко мне, брат, — небрежно кивнул аль-Амин Абдаллаху.
Тот послушно подскочил и, почтительно согнувшись, приблизился к тронному возвышению.
— Подойди ближе, брат, и сядь передо мной.
Аль-Мамун остался стоять в пяти этикетных шагах, лишь склонился еще ниже.
— Подойди, во имя Всевышнего, брат!
Проклятые церемонии, ничего по-человечески сделать нельзя, даже с братом поздороваться. Халиф спиной чувствовал буравящий взгляд Мараджил — «тетушка» сидела в невысоком шатре, разбитом у ступеней павильона. Оттуда же наблюдала за происходящим его мать.
Абдаллах продолжал стоять, как суслик у своей норы.
— Во имя Всевышнего, подойди ко мне, брат!
Аль-Мамун угодливо сгорбился и засеменил к трону. Пока задравший брови халиф наблюдал за этими парсидскими выкрутасами, тот вдруг примерился и поцеловал ладонь аль-Амина под длинным рукавом. Халиф дернулся, как ужаленный:
— Фу ты! Что ты делаешь, о Абу Аббас! Только парс, к тому же покоренный, опустится до таких манер!
Аль-Мамун вскинул на него непонимающий взгляд. И тут Мухаммад расхохотался:
— Да сядь же, брат! Я поклялся Всевышним, что ты сядешь! Ну-ка, подайте ему подушку! Нет, две подушки!
Абдаллах, наконец, опустился на услужливо пододвинутые майясир.
По залу прошлась едва слышная волна шепотков. Как же, как же, небось всю ночь глаз не смыкали, вороны, все гадали, как он, аль-Амин, встретит брата. А вот фи хир уммихи — катитесь-ка вы все к шайтану, я вас еще не так удивлю. Думаете, раскусили? Так вот вам шайтанов зад в морду…
— Начнем, — важно кивнул он собранию.
Когда стих хор голосов, дружно читающих «Открывающую» суру, сидевший по левую руку халифа Абу-аль-Хайджа первым подал голос:
— Во имя Всевышнего, милостивого и милосердного! Неужели племя таглиб станет свидетелем моего унижения, о повелитель?
Вот как. Кто бы сомневался — наглый бедуин станет не только требовать подачек, но и упрется намертво в деле нерегиля. Кому же охота уступать должность главнокомандующего, а самое главное, положенного главе войска жалованья?
— Объяснись, о Абу-аль-Хайджа.
— Дошло до меня, о повелитель, что твои советники, — тут ибн Хамдан подарил колючим взглядом толстые морды Фадла ибн Раби и неожиданно вспотевшего Бакра ибн аль-Зейята, — желают тебе зла, а всем правоверным погибели!
