Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
Прежде чем она успевает заговорить, я шагаю к щенку. Один раз. К его чести, он не отскакивает назад, лишь едва заметно отшатывается.
— Нет больше никакого вашего дома, — говорю, глядя ему в глаза. — Есть место, куда прямо сейчас идет инквизиция. Хочешь, чтобы я ушел? Отлично. Мне же меньше хлопот. Кажется, твоя сестра больна? И посмотри на свою мать. Им лучше оказаться в подвалах благодатной истины, чем принять мою помощь еще раз? Или мне следовало не вмешиваться? Ни в тот раз, когда ее преследовала Дикая Охота, ни сейчас?
Через несколько долгих мгновений мальчишка опускает глаза.
— Можно подумать, вы все это по доброте душевной делаете, — тихо, но зло огрызается он.
— Нет, конечно, — усмехаюсь я. — Я делаю то, что выгодно мне. И потому мне можно верить.
Все это время вдова Бринара стоит рядом. Редкие крупные снежинки падают на капюшон ее плаща и бледные руки без перчаток. Я с пары шагов слышу, что дыхание у нее нехорошее: слишком частое и с явными хрипами.
— Я возьму вас под руку, госпожа, — говорю ей мягко. — Так будет быстрее.
— Я сам могу! — вскидывается рыжий, заступая мне путь.
— Можешь, — терпеливо соглашаюсь, хотя хочется уже придушить паршивца. — Но если встретим стражников, им покажется подозрительным, что женщину в тягости ведет не мужчина. А этого нам не нужно.
— Стражников боитесь?
— Боюсь не успеть, — ласково говорю я.
— Хватит, Эрек, — утомленно говорит она. — Господин Кочерга прав, мы теряем время.
И мальчишка — вот чудо! — отходит, а она протягивает мне руку просто и спокойно, опираясь на мою с явным облегчением.
— А если мы и в самом деле не успеем? — спрашивает она немного погодя, когда до улицы Черных роз остается всего ничего.
— Тогда все будет немного сложнее, — отзываюсь я, следя за выбоинами мостовой. — Ваша дочь может идти?
— Нет… не думаю…
Капюшон падает ей на лицо, она то и дело поправляет его и явно прихрамывает, но старается идти как можно быстрее, и понятно, что жалоб я не услышу. Мальчишка скрипит снегом позади и едва не приплясывает от нетерпения. Будь все вечером или днем, я бы оставил ее в какой-нибудь приличной гостинице и сходил за девчонкой с рыжим, но уже далеко за полночь, все закрыто.
— Они вряд ли отправят девочку в капитул одну, — говорю ей. — Скорее подождут вас обоих. За что вас разыскивают, госпожа?
Она молчит, лишь дышит тяжело и часто. Если прислушаться… Я не целитель, но даже мне понятно, что нужен лекарь. А на вопрос так и не ответила. Впрочем, через несколько минут, когда мы доходим до конца узкой улочки, дома которой почти смыкаются верхними выступающими этажами, я слышу тихий хрипловатый голос:
— За убийство.
— Опять врете, — усмехаюсь я. — Этим занимается суд герцога, но не инквизиция.
— Они думают, что я колдунья. Потому что переночевала в проклятой светом часовне и…
— И пережили Дикую Охоту?
— Да, — выдыхает она.
— Вы рассказали про меня?
Прежде чем ответить, она молчит так долго, что могла бы уже и не отвечать. Потом отзывается еще тише:
— Да.
И ни слова оправданий. А ведь ей наверняка есть, что сказать. По уставу дознания, нельзя применять пытки к женщине в тягости, так что вряд ли ее пытали, а вот припугнули наверняка. И, скорее всего, детьми.
Под ногами хрустит уже изрядный слой свежего снега, сухого и плотного, не успевшего еще пропитаться испарениями большого города. Мы оставляем следы на девственной белизне, и на мгновение кажется, что город мертв, словно Колыбель чумы. Но сюда чума так и не дошла, я чувствую множество теплых огоньков живых душ, окружающих нас. Если прикрыть глаза и посмотреть иным взглядом, город будет похож на огромную, уходящую вдаль сеть, усыпанную множеством огней. Маленькие золотые — люди, большие слепяще-белые — церкви и часовни, зеленые, алые, синие и пурпурные — места силы или творящегося волшебства. А прямо впереди, за тонкой полоской живого золота — черно-серая муть. Кладбище. Очень старое кладбище, умело и ревностно упокоенное моими предшественниками, выжженное молитвами церковников, усыпленное и залитое светом Благодати. Ни одного следа блуждающей души, только если присмотреться изо всех сил, до боли в глазах, что и не глаза вовсе, темную муть прорезают крошечные искры. Это крысы, совы, бродячие собаки — новые обитатели кладбища…
— И вы мне ничего не скажете? — вырывает меня из другого мира ее голос.
— А зачем? — пожимаю плечами я. — Если вы все рассказали, значит, не рассказать просто не могли. Я знаю инквизицию. Они грозили вам или вашим детям.
— Если бы мне… — еле слышно откликается она. — Я не знала вашего имени. Только потом… поняла. Местные слуги… рассказывали нам… про замок Энидвейт… ой…
Она даже останавливается, откидывая капюшон, смотрит на меня виновато, явно не зная, что делать ей и что сделаю я. Я же протягиваю руку и поправляю сбившийся и распахнувшийся воротник ее плаща. Чувствую ненавидящий взгляд мальчишки и убираю руку, пока этот дуралей не надумал ткнуть мне в спину своей железкой. У него не выйдет, но… Ни к чему ей бояться еще больше. Лучше пусть отдышится, раз уж остановились.
— Полагаю, вам рассказывали страшные сказки, госпожа, — говорю ей без улыбки. — Забудьте, в них очень мало правды.
— Значит, все еще хуже, — шепотом говорит она, опуская взгляд и комкая в пальцах воротник плаща, к которому я едва притронулся. — Но они вас не называли. Только… заставили рассказать про условие… про договор… о ребенке. А потом отправили сюда, в капитул…
— Расскажете потом, хорошо? — мягко прошу я. — Сейчас мы дойдем до конца переулка, и вы покажете мне дом. Там еще кто-нибудь есть?
— Нет, только Энни, — мотает она головой, зябко кутаясь в плащ. — Она спала, когда мы уходили.
Глава 26
Канун Йоля. Одна ночь до солнцестояния
Стамасс, столица герцогства Альбан, 23 число месяца дуодецимуса, 1218 год от Пришествия Света Истинного
Луна прячется в низкой туче, едва просвечивая бледным пятном, и снова начинается снег. Мы стоим между двумя высокими каменными домами, выходящими другой стороной на улицу Черных роз. Это ряд домов перед широкой дорогой, по другую сторону которой через каждую дюжину шагов торчат деревянные столбики с вырезанными стрелами — защитой от зла. Раньше, до прихода Света, кладбище ограждали такие же столбики, но с розами, потемневшими от дождей, снега и ветра — отсюда и название улицы, одной из первых в Стамассе, и присказка: «Когда черные розы зацветут». Потом розы сменились стрелами, а город ушел дальше, оставив кладбище на окраине и заложив новое, куда больше.
