Дана Арнаутова - Год некроманта. Ворон и ветвь
— Откуда вы знаете? — с трудом выговариваю я.
— Иди-иди, ведьма, — шипит у меня из-за спины уличная крыса. — Быстрее сдохнешь.
Прочитав что-то в моих глазах, она бледнеет еще сильнее, хоть я и думал, что это невозможно. Приоткрывает рот, в глазах под тонкими удивленными бровями мечется ужас. Мальчишка, почуяв неладное, шагает вбок, его взгляд мечется между нами. Зачем? Зачем она сказала мое имя? И откуда узнала то, что было стерто из памяти людской давным-давно? Словно весь холод зимы разом падает на мои плечи, студит кровь, леденит слова на губах…
Керен хорошо мне объяснил, что бывает с теми, чье истинное имя становится известным их врагам. И даже показал. Это были первые дни в убежище, как раз перед болезнью, свалившей меня на пару недель, и я даже не знаю, чем тот человек досадил Керену. Но умирал он долго, впиваясь в свое тело скрюченными закостеневшими пальцами, сам разрывая собственную плоть на куски. Его звали Годфруа. Годфруа Ажаньяс. Я запомнил чужое имя, вплетенное Кереном в чары, а свое… Свое изо всех сил постарался стереть из памяти. «Забудь, Грель. Забудь накрепко, не называй ни наяву, ни во сне, ни текучей воде, ни шуршащей траве, ни яме в сырой земле, — звучал мерный напевный голос, пока окровавленный кусок мяса шевелился на лабораторном столе, даже не привязанный ремнями — сил бежать у него уже не было. — Имя твое — твоя суть и душа, след твоего сердца и силы. Ты Грель. Отныне и навсегда, пока не захочешь стать кем-то иным. Даже про себя не говори прежнего имени, не вспоминай его, не называй — кто знает, куда понесет ветер твои мысли, кто услышит их во сне? Ты Грель… Мой Грель, черный вороненок, выпавший из гнезда…»
Тонкие сильные пальцы гладят мою голову, перебирают волосы. Я пытаюсь отодвинуться, отдернуться, но жар туманит сознание, плывут перед глазами багрово-черные волны, а тело растекается по простыням куском студня. И шепчет прохладный голос, который хочется приложить на лоб вместо тряпки, что так быстро становится сухой: «Из дурного сна забираю тебя, у неверной судьбы отнимаю тебя, нет у ворона следа в небе, у души нет следа в мире… Грель, мой Грель, черный вороненок, твое гнездо сгорело, лишь пепел и перья летят по ветру. Серый пепел и черные перья. Лети с ними, вороненок. Далеко и высоко, над землей и травой, над огнем и морем, над своей и чужой памятью…» Я забыл это! Я так хорошо забыл, кто я! Но сначала Охотник в ночь Самайна, и теперь вот — снова. И все эта женщина. Что за власть у нее над моей судьбой, чтобы опять и опять напоминать мне, кем я был и кем стал? По милости ее мужа, между прочим!
— Вам не стоит называть это имя вслух, госпожа, — хрипло говорю я, лишь на мгновение прикрыв глаза и сразу открывая их вновь, ловя ее испуганный взгляд. — Никогда. Забудьте его. Зовите меня Грелем, если хотите. Я Грель Кочерга, наемник, безземельный рыцарь, лишенный имени и наследства — не более.
— Хорошо, — шепчет она почти неслышно.
А я поворачиваюсь и иду к тому, кто тоже слышал мое имя. Но это уже неважно. Важно другое…
— Ты второй раз назвал ее ведьмой, — ласково говорю я, заглядывая ему в глаза, и от того, что ублюдок в них видит, его дыхание сбивается, а слова вылетают часто-часто.
— Пощадите, господин! Это не мы… Светом Истинным клянусь — не мы! Мы только золото хотели забрать. Зачем ведьме золото, если ее сожгут? А в инквизицию ювелир послал. Он и послал, истинно вам говорю! Пока ее сережки взвешивал да деньги отмерял, вышел разок, да и послал мальчишку к святым отцам в инквизиториум. Мэг нам и говорит: «Зачем ведьме деньги, все равно ее сожгут». А и правда, господин, не губили бы вы душу… Это ж дело такое! За золотишко Свет Истинный простит, коль покаешься, а за ведьму не-е-ет…
— Значит, это ювелир послал в инквизицию? — уточняю я. — Ох, и хороши же честные добрые люди города Стамасса. Хозяин доносит церковным псам, служанка — уличным крысам.
Странный тихий звук за спиной. Всхлип? Оборачиваюсь. Она стоит, вцепившись в плечо мальчишки, в глазах стынет ужас, какого не было даже тогда, когда ее собирались убивать в грязном тупике за несколько монет или сколько там стоят ее сережки. Снежинки падают на бледные щеки и лоб, тая куда медленнее, чем должны на теплой человеческой плоти.
— Я сказала ему, где живу, — шепчет она, глядя мимо меня. — Энни… Я только хотела купить ей лекарство. Вышла с Эреком ненадолго: продать серьги и купить лекарство Энни. Она дома… И ей совсем плохо…
— Давно вы были у ювелира? — быстро спрашиваю я.
— За час до полуночи.
— Где дом?
— У старого кладбища, на улице Черных роз…
Две пары светлых, одинаково испуганных глаз смотрят на меня. Проклятье… Тысячу раз проклятье! Только инквизиторов мне сейчас не хватало. В гостинице наверху мой меч и теплый плащ, сумка с зельями и кошелек с остатком денег. Но пока вернусь по переулку и обойду немалое здание, пока достучусь в накрепко запертую от лихих людей дверь и объясню сонному хозяину, как оказался на улице… До старого кладбища минут двадцать хода — они совсем немного не дошли до дома. А к ратуше, где отделение капитула — идти еще час, если не больше. Мальчишка, конечно, бежал быстрее, чем шла беременная женщина с опухшими ногами, но… Можно успеть. Если повезет, можно забрать девчонку. А куда потом, Грель? Сюда, оставив на снегу три трупа, уже не вернуться. С двумя больными — вон, как прозрачно лицо и бледны губы — зимой, без денег и теплой одежды, с инквизиторами на хвосте и Кереном впереди… Стоит ли оно того? Зачем тебе нужен этот ребенок, ты ведь ради него стараешься? Глупая месть мертвецу…
Я наклоняюсь к грабителю, и он даже не успевает вскрикнуть — цепенеет, прочитав все по моему лицу. Укол ножом — и поднимаюсь, не проверяя. Я и так чувствую вспышку отлетевшей души. В кармане до предела заряженный портал, на поясе — нож. Найдется еще пара монет… И, похоже, я делаю одну из самых больших глупостей в своей и без того дурацкой жизни.
— Вы сможете идти быстро, госпожа? — спрашиваю я. — Нам нужно успеть раньше, чем туда придут инквизиторы.
— Идемте, — говорит она, плотнее запахивая слишком тонкий плащ и вскидывая голову, словно тяжесть кос тянет ее назад и вниз. — Не беспокойтесь, господин… Кочерга, я дойду.
Даже дурацкое прозвище, данное мне в первые годы работы наемничьим капитаном, звучит странно мягко и вежливо с этим чужестранным выговором. Откуда же она родом? Где я слышал этот раскатистый «р» и звонкие «м» и «н»?
— Вы хотите привести его к Энни, матушка? — возмущенно выплевывает мальчишка, удобнее перехватывая дубинку. — Показать ему наш дом и открыть дверь?
Прежде чем она успевает заговорить, я шагаю к щенку. Один раз. К его чести, он не отскакивает назад, лишь едва заметно отшатывается.
