Николай Ярославцев - Меч Шеола
— Ну, как он на тебя может сердиться, сама подумай?
Подумала.
— Это ты верно сказала. Не за что на меня сердиться. Если бы со зла, тогда другое дело, сердись на здоровье сколько душенька пожелает, и слова не скажу. А когда не со зла, так и сердиться не на что. Тогда я и виниться не буду, коли так, чтобы слова даром не переводить. А они у меня уже все наперечет. Ох, доброта моя, доброта! Погубит она меня когда — никогда, и пропадай моя головушка.
И потащилась к избушке, приговаривая.
— И все то я прощаю, и вины ни на ком не вижу. А помру и добрым словом не вспомнят. Но с другой стороны, кому вспоминать, когда все начисто перемрут. Ну, надо же, как творец на Род намудрил. Впору самой первой околевать. Чтобы было кому это слово молвить и сироту оплакать. Подруга задушевная Копытиха пирожков бы с ягодами постряпала…
Остановилась. Всхлипнула от жалости к себе.
— А на кой, спрашивается, те пирожки, когда меня за столом не будет? А буду я совсем в другом месте. Не с собой же мне их нести?
И всхлипнула еще громче.
— Вот ведь как опять выходит. Не захочешь жить, а живи. Хоть лопни, а живи.
Смирилась с этой злой участью и заторопилась к избушке, в тайне надеясь. Что уж верная подруга найдет, чем утешить ее изболевшуюся душу.
Над лесом ощутимо потянуло дымком. Копытиха, полагаясь на вое чутье, затопила баню прежде чем Радогор попросил ее об этом. И сечас, распахнув двери настежь скоблила стены и полок ножом, щедро обливая их кипятком. И Влада, уловив этот сладостный и манящий запах, поймала себя на мысли, что не все мураши покинули ее исстрадавшееся тело. Кое — какие все же остались, о чем и заявили сейчас громко и нахально. Наука напрочь вылетела из ее головы. И сразу несколько ножей пролетели мимо цели. После долгих поисков она нашла их, и здраво подумав, что сейчас и Радогор не посмеет сказать ей худого слова, заторопилась к бане с независимым видом и гордо вскинув голову.
Копытиха повернула к ней распаренное лицо, смахнула пот и проронила.
— Рано пришла. Когда еще выстоится.
На Владу дохнуло таким теплом, что присмиревшие было мураши, забегали так, словно с ума сошли. А у не самой от нетерпения аж зубы свело.
— Ладно уж, полезай. — Сжалилась над ней Копытиха. — Жарься вместе с баней. Угли я выгребла. Не угоришь. А одежонку здесь оставь, я почищу. Запрела она на тебе, пока он тебя в железе держал.
— Как сняла, будто на голову выше стала. — Согласилась с ней лада, торопливо сдирая с себя опостылевшую одежду. И нырнула в распахнутые двери. — Ой хорошо как… как и сама не знаю.
— Может, передумала за ним бежать? — Без улыбки спросила Копытиха, внимательно оглядывая ее со всех сторон. — Здесь пока игрушки. А как там будет и он сам не скажет.
А кто, так и не назвала. На Рода ли указала, на Радогора ли палец подняла, сама угадывай.
— Матушка! — Голос княжны подрагивает от обиды и возмущения.
Это я так, не в обиду сказала. Всякое может в дороге случиться. — Улыбнулась Копытиха, поднимая на нее ласковый взгляд. — Эвон ты какая! День ото дня все краше и краше. Скоро сок сквозь кожу брызнет. Думаю, а ну как не угадала старая? Приторопит в дороге и куда тогда?
— Матушка…
— А что, матушка? Дело наше бабье такое. Я вот всю жизнь не помнила это, забывала, так и прожила пустоцветом. Около вас вот последние денечки греюсь. А ведь права была берегиня, чирей бы ей на язык… — Спохватилась бабка и заплевалась. — Уж как меня обхаживал старый князь, как умасливал, а я… Вот и досиделась, закопать будет не кому. Глядишь, внучкой бы звала тебя.
И до того стало Владе жаль старую ведунью, что забыв о своей наготе, присела рядом и прижала седую голову к своей груди.
— Ты же мне и так, как бабушка. Я же тебе открыла то, что и родной матушке бы не сказала. — Гладила ладонью по седым, но все еще тугим волосам, успокаивая старуху. — И Радогор в тебе души не чает. Давно бы уехали, а он все чего то ждет, да выжидает и в твою сторону поглядывает. Ты же знаешь. Матушка, нет у него больше ни кого на всем белом свете.
Бабка осторожно высвободилась из ее рук и смахнула, выступившие на глазах, слезы.
— Не обращай внимания на старую. Утешила и ладно. — неловко проговорила Копытиха, отвыкшая от ласкового слова. Эк от тебя жаром несет. Как от печи. Засмотрелась на тебя и расквасилась. Прыгай на полок, а я двери закрою, чтобы тепло накапливалось. И так доскребу.
Влада послушно забралась на полок и закрыла глаза в сладкой истоме.
— А скажи, матушка…
Копытиха словно ждала этого вопроса. Выпрямилась, тяжело разогнувшись и держась за спину, и провела тыльной стороной ладони по лицу.
— Нет, милая. Тело твое ни в чем не повинно. Хоть сейчас, права моя подруга берегиня, на одном кругу десяток принесешь. И на Радогоре вины нет. Роду не угодно, чтобы ты рожала. Не пришло ваше время. Для иного вас Род выбрал. Сама сказала. Что летит он, как кленовое копье. А невдомек вам, что пущено это копье рукой Рода.
— И когда придет оно, время? — Разочарованно вздохнула Влада, валясь на спину и закидывая руки за голову.
— А вот, как долетит копье, так и время придет Не опоздало еще. — И усмехнулась. — Радогора кликнуть?
— Еще понежусь, аж потом пусть идет.
— Ну, нежься, нежься…
Плеснула на камни воды и притворила за собой двери, оставив ее одну. Но что — то вспомнила и снова открыла двери.
— Ты остаток сна не припомнишь? — С удовольствием глядя на сильное, крепкое тело.
«Правду молвила. — Подумала она. — На одном кругу десяток принесет и не тесно будет».
— Когда вспоминать было, матушка? Себя в железе не помнила. — Отмахнулась Влада, сдувая пот с верхней губы. — До снов ли мне было.
— Вот же, бестолочь! — Расстроилась Копытиха. — И угораздила же тебя было самое важное заспать. А без этого остатка я не могу сон в толк взять.
— Ты у Радогора спроси. — Сонно отозвалась Лада. — Что мне надо было, я того не заспала. Ясно видела.
— И уродится же такое чудо! — не понятно от чего вскипела ведунья. И с такой силой хлопнула дверью, что дернина с крыши посыпалась.
На другой день, ближе к полудню, когда Влада бойко наседала, размахивая своим деревянным мечом, на Радогора, раздался голос Ратимира.
— Здравствуй, матушка. — Весело поздоровался он. — И тебе здравствовать, сударыня берегиня. Принимай гостинцы. Охлябя, покличь Радогора.
— А нечего его кликать. — Сердито буркнула кикимора, — За баней он, опять княжну, красу нашу, лебедь белую, палкой лупцует.
У берегини давно все страхи и опасения из головы вылетели, как и то, что вроде собиралась виниться перед ним.
