Николай Князев - Владигор. Римская дорога
— Его отравили.
— Он очень страдал?
Владигор кивнул в ответ и добавил:
— Он мужественно переносил боль. Я постарался облегчить его последние мгновения… но уже не мог его спасти. Когда я увидел его, он был уже почти что мертвец…
Он не сказал ей главного: им никогда уже не встретиться — даже в Аиде. Душа Гордиана затеряна во времени, и сам Хранитель не ведает где.
— Прежде я думала, что можно все исправить, — откроются врата времени, ты вернешься назад и убьешь Филиппа. Мой отец и Марк останутся жить. И Рим будет спасен. Но потом я поняла — это невозможно. Ведь тогда это будет уже какой-то совсем иной, неведомый мне мир. Другой Рим, другой Марк и другой Мизифей. И я — другая. И я не знаю, хочу ли я этого.
Владигор вздрогнул. Когда чары Зевулуса исчезли, его первая мысль была тоже — об этом…
— Араб назначил через несколько дней начало Столетних игр, — продолжала Юлия. — Скоро ты уйдешь из Рима. Теперь ты сражаешься только за себя. Не жалей обреченных…
— Что ты знаешь о Зевулусе?
— Почти ничего… Араб построил ему храм, и у него есть кучка фанатичных поклонников, которые опьяняют себя настоем пряных трав и устраивают ночные мистерии, пьют человеческую кровь и бичуют друг друга плетьми, а затем совокупляются друг с другом…
— Благодарю тебя, домна Юлия. Думаю, не так просто было устроить эту встречу…
Она улыбнулась — и от этой улыбки его невольно охватила дрожь.
— Я могла бы сделать так много, если бы Марк остался жив! Позволь оказать тебе еще одну услугу. — Она сделала еле заметный жест в сторону двух своих служанок. — Любая из этих красоток будет рада доставить тебе удовольствие. Они влюблены в тебя и бывают на всех играх, когда ты сражаешься.
— Ты предлагаешь мне рабынь для услады?
— Они не рабыни. И каждая мечтает о гладиаторе по прозвищу Безумец. Разве ты не читал надписи на стенах?..
Владигор посмотрел на служанок Юлии. Им было чуть больше двадцати, и они в самом деле были необыкновенно хороши. Он мог отказаться, а мог сказать «да»…
В саду в нише стояла статуя Пана. Из мраморного рога струя воды, стекая по мраморным ступеням, собиралась в бассейне. Среди розовых кустов светились теплотой нагого тела мраморные статуи нимф и сатиров. Пухленькая Психея обнимала златокудрого Купидона.
Владигор подставил ладонь под падающую струю и постарался сосредоточиться, ища мысленного контакта с Филимоном. «Где же ты, человек-птица? Почему тебя нет рядом теперь, когда мне так нужна твоя помощь? Через несколько дней откроются врата. Это единственный шанс уйти из кошмарного, агонизирующего мира. Но я не могу уйти один, без тебя… Неужели ты погиб, неприкаянный, или Зевулус оплел своими сетями и тебя и нам никогда уже не встретиться?» И тут он услышал шум крыльев.
— Клянусь всеми богами Синегорья и Рима, я уже отчаялся дождаться того времени, когда ты наконец заговоришь по-человечески! — воскликнул Филимон.
— Расскажи, что творится в Риме, я так много времени провел в клетке, куда меня посадил Зевулус…
— Тс-с… — Филимон поспешно поднес палец к губам. — У меня такое чувство, что этот мошенник слышит на любом расстоянии, когда произносится вслух его имя, и тут же является на зов! Я бы принес в жертву черного быка, если бы Плутон забрал его в свое царство и никогда не выпускал назад.
— Я спрашиваю: что в Риме?
— Готовятся к Столетним играм. У каждого храма по два жреца в тогах с пурпурными полосами раздают гражданам благовония для очистительных курений. Весь Рим провонял благовониями. Порой мне кажется, что их кладут даже в похлебку и в жаркое. На Марсовом поле сооружаются алтари для ночных жертвоприношений. Сенат принял решение поставить две колонны — одну мраморную, а другую бронзовую, чтобы увековечить решения Филипп Араба по поводу игр. Всего в играх задействованы десять тысяч гладиаторов, и на третий день назначено грандиозное сражение, в котором примут участие одновременно никак не меньше тысячи человек. Представляешь, какая будет бойня! Послушай, давай-ка сбежим, и дело с концом…
— А камень? Как я достану у Араба украденный камень?
— Ну, когда окажемся на свободе, тогда и придумаем… В праздничной суматохе нам ничего не стоит укрыться!
— Филипп отдаст мне камень на арене Колизея…
— Надо же, какое благородство! — хмыкнул Филимон. — Что-то не верится…
— Я должен убедить его сделать это.
Филимон недоверчиво покачал головой:
— Я бы опасался этого типа куда больше, чем Максимина. Он обхитрил Мизифея и Гордиана, а может быть, и самого Зевулуса… Даже Минерва не догадывалась о его кознях.
— Об меня он сломает зубы… — тихо проговорил Владигор.
— Вставай, придурок! — Надсмотрщик, привыкший к тому, что могучий гладиатор безответно сносит все оскорбления, пнул его ногой под ребра, да так, что Владигор слетел со своего ложа на пол.
Первым желанием Владигора было посчитаться с подонком и выбить ему пару зубов — вдобавок к тем, что уже выбиты, — за черную зияющую во рту дыру надсмотрщика так и звали — Щербатый, — но, вспомнив о том, что благоразумнее пока продолжать играть ту нелепую роль, которую навязал ему Зевулус, он покорно поднялся.
— Вообрази, куда ты сейчас пойдешь, — хмыкнул Щербатый, толкая Владигора в спину. — Не догадаешься своими куриными мозгами… ни за что не догадаешься. Тебя велено доставить в императорский дворец на Палатин. Надо полагать, Августу охота с тобой попировать… — Щербатый заржал. — Держи чистую тунику, и смотри не мычи, пока тебя не спросят, а то император не любит, когда ему отвечают невпопад.
Луций с удивлением взглянул на Владигора — они делили крошечную комнатушку, служившую им спальней, на двоих.
— Эй, Щербатый, а меня разве не приглашали? — спросил гладиатор-патриций. — Я выиграл немало боев, и мое имя гораздо известнее…
— Заткнись, Острый меч. — Эта кличка прилипла к Луцию за время его повторного пребывания среди гладиаторов, — А то я устрою так, что завтрашний бой станет для тебя последним.
— Да разве я против, чтобы мне вручили деревянный меч? — пожал плечами Луций, сделав вид, что не понял угрозы Щербатого. — По-моему, я давно заслужил свободу…
— Смейся, — буркнул Щербатый, — смейся, но после Столетних игр смеяться будет только один… И им будет этот урод, — и он ударил Владигора ладонью промеж лопаток. — Ему все равно — кого убивать, а кого миловать. Зверь, ползи сюда. — Он хлопнул себя по колену. — Я тебя покормлю, — и поставил на пол миску с ячневой кашей.
Владигор смутно помнил, что Щербатый не раз уже так издевался над ним, заставляя хлебать, вылизывать кашу языком, как дворовую собаку. Остальных гладиаторов тоже забавляла эта кормежка — безумный Архмонт, гроза противников на арене, здесь, в казарме, был абсолютно беззащитен. Бывало, Владигору ох как хотелось размазать кашу по нагло ухмыляющейся роже надсмотрщика. Что же мешает это сделать теперь?
