Екатерина Оленева - Невеста для Мрака (СИ)
Обстановка была столь же гармоничной, как внешность моего возлюбленного.
Эллоиссент, как обычно, был не один. На этот раз компанию ему составляла не какая-нибудь неизвестная мне жаркая красотка, а моя любимица и умница Сиэлла.
Я не встречала людей, похожих на первородных альфов больше, чем эта девушка. Вовсе не случайно, что именно она обладала столь редким среди магов даром — даром исцелять.
Сиэлла была в просторном, светлом, свободно струящимся по фигуре, платье. Светлые мягкие волосы она забрала в хвост, чтобы те не мешали ей.
Стоя над камином девушка держала в руках маленькую чашечку над огнем и что-то в ней помешивала.
В тёмной исхудавшей фигуре, державшейся в тени, я с трудом признала Эллоиссента.
* * *Ничего общего с моим Эллом, с тем Эллоиссентом, с которым я простилась меньше месяца назад у этого человека не было.
Где шикарные шелковистые волосы, мягкой волной обрамляющие прекрасное бледное лицо? Череп был абсолютно лыс, ни одного волоска. Прекрасное лицо избороздили страшные ожоговые шрамы. Пленительные яркие зелёные глаза — глаза, которые, раз увидев, невозможно было забыть, скрыла глухая чёрная повязка. И может это к лучшему, ведь неизвестно, смогла бы я увидеть то, что скрывалось под ней.
— Выпей это, — склонилась Сиэлла над Элом. — Это поможет снять боль.
— Не хочу.
— Не будь ребёнком.
— Хотел бы. Но не получится.
Какое-то время Сиэлла беспомощно стояла перед Эллом, и я видела, как она мучительно силилась придумать тему для разговора.
— На дворе отличная погода, — наконец выдавила она из себя. — Ветер такой ласковый, в воздухе чувствуется весна. Не хочешь прогуляться?
— Я бы предпочёл остаться здесь, — холодно прозвучало в ответ.
Тот Эллоиссент которого помнила и знала я никогда так с сестрами не разговаривал.
Сиэлла беззвучно, как кошка на мягких лапках, подошла к нему и взяв за руку, сжала её:
— Так нельзя, друг мой, — с нежным укором проговорила она. — За жизнь нужно бороться.
— Буду бороться или буду сопротивляться, не имеет никакого значения — я поправлюсь в любом случае. Мы ещё обязательно прогуляемся с тобой, дорогая, обещаю, — похлопал он её по руке. — Но сейчас, прости, я не в настроении дышать свежим воздухом.
— Это неправильно сидеть тут в четырёх стенах, закрывшись ото всех.
— Я не хочу никого видеть.
— Эл! К чему придаваться отчаянию? В любом случае со временем твои ожоги затянутся. Шрамы на лице не повод прятаться от людей.
Эллоиссент раздражённо сжал изуродованными пальцами перила кресла:
— Я не настолько тщеславен, чтобы прятаться из-за подпорченного личика.
— Что же тогда? — растерянно спросила Сиэлла. — В чём дело, Эл?
— В том, что я не хочу их видеть.
— Кого? — уточнила девушка.
— Наших родственников.
— Почему?
— То, что случилось, целиком и полностью их вина.
— Ты ведь это несерьёзно?
— Очень даже серьёзно.
— Ты действительно думаешь, что Теи и Сантрэн могли допустить, чтобы с тобой случилось такое? Ты с ума сошёл?
— Отнюдь. Я разумен, как никогда. Сама подумай, в таком состоянии я не могу мешать их планам. Никогда не обольщайся на счёт нашей родни, Сиэлла. Каждый из нас для них лишь кирпичик в общей кладке, лишь марионетка, принадлежащая старшему кукловоду.
— В тебе говорит обида. Правда заключается в том, что наша родня нас любит.
— Правда заключается в том, что любящая родня отдала моего сына извращенцу, женщину, которую я люблю — в заложники нашему врагу. В ближайшие два-три года мне с инвалидного кресла не встать и никак этого не изменить, — с замораживающей ненавистью произнёс Элл. — Правда заключается в том, что на чувства и на людей нашей родне плевать. Им нужна лишь власть.
— Но из благих побуждений! Ты же знаешь, что служение долгу для нашей семьи превыше всего!
— Уйди.
На сей раз ярость в ледяном голосе Эллоиссента обжигала даже меня, духа без плоти.
— Я понимаю, Эл, Бездна, через которую ты прошёл…
— Я не прошёл через Бездну, Сиэлла. Я сейчас в ней. И дело тут вовсе не в болезни, как ты думаешь, а в том, что дорогая мне женщина сейчас под ударом. А ещё она верит в то, что я предал её, дав слово, которое не смог сдержать. По её мнению я не достоит её доверия.
— Одиффэ так не может думать.
— Ещё как может.
— Иногда ради цели наш долг…
Эллоиссент перебил её:
— Не смей говорить мне о целях и долге! По крайней мере до тех пор, пока твоего собственного сына не вырвут у тебя из рук и на твоих глазах не отдадут твоему злейшему врагу: широко известному любителю красивых мальчиков. Все мои долги закрыты, Сиэлла. С процентами. А теперь — оставь меня.
Видно, на эту яростную вспышку ушли его последние силы, Элл устало опустил голову на руку, голос его упал до хрипа, похожего на рычание.
Сиэлла попыталась протянуть ему чашку, но резким движением он выбил микстуру у неё из рук:
— Не нужны мне ни твои утешения, ни это чертово пойло!
— Так нельзя! — в голосе Сиэллы звенели слёзы. — Это же глупо! Зачем терпеть невыносимую боль, когда её можно легко снять?
— Когда физическая боль становится невыносимой она заглушает боль моральную.
Жутко и непривычно было слышать его голос таким. Жутко и непривычно было не видеть всегда таких выразительных глаз, а видеть вместо неё черную узкую полоску ткани.
Мой яркий, неповторимый красавец, чья красота была ярче сияния всех трёх лун Мирь-тэн-Лэо превратился в бескровный призрак себя самого.
Сиэлла в отчаянии всплеснула руками:
— Одиэффэ не одобрила бы твоего поведения, будь она здесь. Ей бы не понравилось то, как ты истязаешь самого себя!
Смех Эллоиссента, ломанный, хриплый, резал нервы, как острое лезвие — плоть.
— Не понравилось бы, говоришь? Ей — не понравилось бы? О, Сиэлла! Как же ты ошибаешься! Как плохо разбираешься в людях. Если бы Одиффэ сумела добраться до меня после того, как я потерял нашего сына… — на мгновение он смолк, превращаясь в безмолвную черную статую.
Когда Эллоиссент заговорил снова, голос его был безэмоционален и сух:
— Она бы одобрила моё поведение и получала бы удовольствие, наблюдая, как я истязаю самого себя. Уходи, Сиэлла. Я не хочу твоей помощи. Ты не можешь ничего для меня сделать, так что не мучай себя понапрасну.
Моя душа стояла в трёх шагах от Эллоиссента, задыхаясь от слёз, которым не дано было пролиться — душе нечем плакать.
Слёзы — вода, боль — это пламя.
Душа горит без возможности залить пожар слезами.
