Алек Экзалтер - Коромысло Дьявола
Вдобавок он то ли голосом, то ли бронированными плечами лязгнул, скрежетнул отрывистым железным смехом:
— Хе-ха!!!
Тут же его зеленые путы начали понемногу дымиться, покуда доминиканец не коснулся деревянных ножен на поясе.
— Тебе и твоей демонской стали не под силу противостоять тайной мудрости небес, еретик… Небесный холод обжигает, жар звезд леденит, — дал достойный ответ чародею инквизитор-доминиканец.
Кипарисовые ростки обрели мощь, потемнели. Толстым узловатым вервием они плотно обхватили запястья и латный ворот еретика. Пожелтевшие корни тоже сплелись воедино и бугристым канатом сдавили, намертво опоясали черные доспехи…
Негромкий голос монаха, набрав звучную органную глубину, был слышен каждому на площади. Повсюду остолбеневшая и онемевшая толпа обывателей, солдат, рыцарей-крестоносцев в немом параличе наблюдала за поединком двух могущественных мистиков.
Воля и теургическое могущество инквизитора одолели чары еретика. И тот, повинуясь жесту победителя, пошатываясь, словно под ярмом невыносимой тяжести, проследовал за ним в боковой притвор базилики.
Кто-то в толпе радостно завопил, заулюлюкал. Монах с неудовольствием оглянулся, и крикуны сию же секунду смущенно примолкли…
Тут-то Филипп Ирнеев наконец осмотрелся, сообразил, что у него роль независимого и постороннего зрителя. А наблюдать вчуже за событиями, — "как в демоверсии игры", — ему привычнее, нежели полностью бездумно растворяться зрением и слухом в захватывающем зрелище.
Красочное видение отчасти отпустило его из своих тесных аудиовизуальных объятий. Однако добавило ему немало реалистичной детализации и ощущений, лишенных какой-либо приятственной зрелищности.
Не сходя с места, Филипп неприятно ощутил полуденный зной на непокрытой макушке. "Ети его по кумполу!" Ничуть не обрадовало его и нестерпимое площадное зловоние трех сотен немытых тел, "из рака ноги".
Также нисколько не ароматизировал, не благорастворял средневековый воздух запашок гниющих кож, мокнущих в больших чанах по соседству. Да и сортирно-помойный навозный ручеек, огибавший сельскую площадь, вовсе не благоухал человеческим и скотским естеством.
"Хорошо в деревне летом, пристает дерьмо к штиблетам", — естественно и сакраментально припомнил Филипп.
"Вскорости и горелым мясцом завоняет. Неужто инквизитор тамплиера прямо в доспехах как консервную банку в собственном соку запечет, поджарит?", — наш любознательный зритель успел таки оглядеть высившуюся в центре площади поленницу дров и Т-образный крест на ней. И тотчас видение перенесло его в новый эпизод под своды романской базилики.
В центральном нефе собора немалое число монахов-доминиканцев служило заупокойную мессу. За отсутствием мирской паствы, скорбящих родственников, какого-либо новопреставленного бренного тела грозный "День гнева" мощными волнами раскатывался под высокими сводами. Казалось, он бурлит, клокочет, подобно морскому прибою ударяясь о стены храма.
Величественный реквием, в ту пору сокровенный для мирян, в своей катахрезе не призывал к покою. Звучал он как открытое немногим тайное предостережение, напоминание посвященным о грядущей неминуемой расплате, угрожающей всем нечестивым грешникам.
— Nil inultam remanebit. — Ничто не избегнет возмездия…Confutatis maledictis, flammis acribus addictis. — Проклятых сокрушив, обреченных пламени пронзающему…
Инквизитор с тамплиером на таинственной мессе не присутствовали. Видимо, по сюжету им было не до богослужения и покаяния. Отчего видение повлекло Филиппа дальше, в боковой притвор, тускло освещенный узкими прорезями высоких и глубоких оконных ниш с затемненными витражами.
В соборной полутьме доспехи тамплиера приобрели иссиня-чернильный цвет и начали испускать искрящееся сияние. А на белом одеянии доминиканца зловеще проступили темно-коричневые пятна черепов.
— …Даром стараешься, сьер апостолический инквизитор. Мне не в чем каяться. Мирская смерть меня не страшит. Ибо я служил и буду служить не твоему жалкому Назорею, но величайшему Ариману.
Моему бессмертному духу не пристало бояться ни светлого, ни темного пламени. В любую огненную стихию я свободно войду и выйду…
Неподвижно застывший говорящий из-под забрала тамплиер напоминал чревовещающую металлическую статую или какого-то бездушного фантастического механического голема. Неуязвимого и несокрушимого.
Тогда как хрупкий облик его противника едва ли оставлял сомнения в том, что инквизитор состоит из подверженных любому воздействию людской плоти и крови.
— Ты не понял, куда тебя завлекло твое нечестивое служение, манихеец, — печально подытожил беседу монах и в неуловимое мгновенье переменил внешний вид.
Внезапно доминиканец стал старше на много-много лет; его коротко стриженные черные волосы превратились в пышные пепельно-седые локоны; пергаментную иссохшую кожу на лбу и на щеках избороздили глубокие морщины. Он раздался в плечах и значительно прибавил в росте.
Сейчас с его плеч струится пурпурная мантия с золотой перевязью, какая поддерживает небольшую книгу. На инкунабуле значится алмазная аббревиатура "P. D. T."
Лишь широкий кинжал на поясе по-прежнему остался в простых ножнах из черного дерева. Разве что на его массивной гарде заиграл зелеными огоньками большой изумруд.
— О кого я вижу! Какая встреча! — неподдельно изумился тамплиер-манихеец.
— Сам доктор Рой-Бланш и его достославный гладий Регул оказывают мне честь. Примите мое восхищение вашим аноптическим обликом, сьер евангелический доктор…
— Не надо имен и велеречивости, тамплиер.
— Как вам будет угодно, высокочтимый сьер архонт. Однако…
— Ты все еще не понимаешь, куда ты попал, нечестивец? — прервал его собеседник. Оглянись же, в конце концов, вокруг…
Бронированная фигура тамплиера вдруг утратила неподвижность статуи. Она конвульсивно вздрогнула, страшно заскрежетав всеми металлическими сочленениями. Клацнуло решетчатое забрало, островерхий шлем покачнулся, свалился с головы еретика, дребезжа покатился по мраморному полу…
— Древнее зло? Твой асилум?
— Он самый. Весь этот храм Божий… Вижу: теперь ты уразумел, понял, нечестивый манихеец.
— Отнюдь, архонт. Почему я до сих пор жив? Не исчез где-то в небытии, в междусмертии или посмертии? Отвечай же, проклятый сьер Альберин! — лязгнул зубами тамплиер, представший без шлема тоже глубоким морщинистым стариком с провалившимися глазами и острыми скулами.
— Для моего асилума ты уже не являешься носителем харизмы, бастард-архонтик. Не различает он в тебе и разумной души, апостат. Ты для него суть говорящее животное. Вкратце говоря, заурядный секуляр.
