Лорел Гамильтон - Поцелуй теней
Мы стали торговаться, почти как недавно с Курагом, и сговорились на трех месяцах.
– Пусть будет три месяца, моя королева, но если мне или моим будет нанесен за это время любой вред, Кел распрощается с жизнью.
Она отвернулась, посмотрела на своего сына, который разглядывал нас пристально, гадая, о чем мы говорим. Потом она повернулась ко мне:
– Согласна.
Андаис медленно выпрямилась, почти так, как если бы вдруг сказался возраст. Тело ее никогда не постареет, но на душевном состоянии годы сказываются. Отчетливым и холодным голосом она объявила о преступлении Кела и наказании за него.
Он вскочил:
– Я этому не подчинюсь!
Она резко повернулась к нему, хлестнув магией, отбросила его в кресло, уперлась в грудь невидимыми руками силы, да так, что он не мог даже вздохнуть.
Сиобхан шевельнулась – и Дойл с Холодом встали между ней и королевой.
– Ты дурак, Кел, – сказала Андаис. – Сегодня я спасла твою жизнь. Не заставляй меня об этом пожалеть.
Она отпустила его внезапно, и он сполз на пол рядом с Кеелин.
Андаис снова обратилась к своему Двору:
– Мередит сегодня возьмет с собой в отель кого пожелает. Она – моя наследница. Наша земля приветствовала сегодня ее возвращение. Кольцо у нее на руке снова живет и полно магии. Вы видели розы, видели, как они ожили сегодня впервые за много десятков лет. Видели все эти чудеса – и позволяете себе ставить под сомнение мой выбор? Смотрите, как бы сомнения не привели вас к смерти.
С этими словами она села и жестом велела всем тоже сесть. Все сели.
Белые дамы стали вносить отдельные столики, расставляя их перед тронами. Блюда поплыли в призрачных руках.
Гален снова встал с нами у края помоста. Конри уже терпел свое наказание и на пиру отсутствовал, но не Кел. Ему и его присным было позволено насладиться пиром перед исполнением приговора. Такое право имеет принц по этикету Неблагого Двора.
Королева начала есть, и все остальные тоже. Королева сделала первый глоток вина – все приложились к бокалам.
Когда подали суп, королева, остановив в руке ложку, посмотрела на меня. Это не был гневный взгляд – скорее озадаченный, – но уж точно не довольный. Наклонившись ко мне поближе, так, что ее волосы щекотали мне ухо, она шепнула:
– Дай кому-то из них сегодня, Мередит, иначе займешь место рядом с Кел ом.
Я отодвинулась, чтобы видеть ее лицо. Она все это время знала, что мы с Галеном в машине ничего не сделали. Но она помогла мне спасти его от вызова Конри, и за это я была ей благодарна. И все равно Андаис ничего без мотива не делает, так что я ломала голову: откуда вдруг такой акт милосердия? Мне бы очень хотелось спросить ее, но милость королевы – штука непрочная, как мыльный пузырь. Если в него слишком сильно тыкать, он просто лопнет, и его не будет. Я не стану протыкать этот кусочек доброты, я его просто приму.
Глава 33
Мы снова сидели в Черной Карете. Темнота все еще царила на небе, но уже ощущался в воздухе рассвет, почти как вкус соли возле моря. Его не видно, но все равно знаешь, что оно близко. Приближался рассвет, и я лично была этому рада. При Неблагом Дворе есть создания, которые не могут показаться при свете дня, те твари, которых Кел мог пустить по моему следу, хотя Дойл сомневался, что принц в эту ночь на что-нибудь подобное решится. Но фактически наказание Кела не начнется раньше вечера, так что и три месяца пока не начались. А это значило, что, когда ребята пошли собирать вещи, они взяли все свое оружие. Холод просто звякал на ходу. Остальные собрались несколько приличнее, но именно несколько.
Огромный меч Холода по имени Геамдрадх По'г – "Поцелуй Зимы" – засунули между ним и дверцей машины. Иначе бы он не влез, даже пристегнутый за спиной. Этот меч не был смертельным оружием, как Смертный Ужас, но он мог украсть у фейри страсть, оставив жертву холодной и пустой, как зимний снег. Бывали времена, когда перспектива стать бесстрастным, утратить свою искру, пугала больше, чем смерть.
Дойл вел машину, а Рис ехал впереди, с ним. Дойл приказал Рису ехать позади со всеми нами, но Холод настоял, чтобы сзади разрешили сесть ему. Это было... непонятно.
Теперь он забился в дальний угол сиденья, привалился к двери, выпрямив спину, и его серебряные волосы блестели в полумраке. Гален сидел с другой стороны. Почти все его раны уже зажили, а те, что еще не закрылись, не были видны под переодетыми джинсами. Под рубашку он надел белый топ. Рубашку он заправил в джинсы, но оставил расстегнутой, так что была видна рубчатая ткань топа. Единственное, что осталось на нем из придворной одежды, это были сапоги до колен из очень мягкой кожи цвета темной лесной зелени. Кисточки, украшавшие голенища сапог, висели двумя заплетенными косичками, очень напоминающими об американских индейцах. Коричневый кожаный пиджак, который Гален носил годами, лежал сложенным на коленях.
На сиденье было место и для Китто, но он свернулся в уголке на полу, подобрав колени поближе к груди. Гален ему одолжил рубашку с длинными рукавами, чтобы прикрыть серебряные трусики. Рубашка была велика, и рукава болтались ниже кистей. От него видны были только босые ножки, высовывающиеся из-под подола. Свернувшись в темноте на полу, он выглядел восьмилетним мальчишкой.
На вопросы вроде "Все ли с тобой в порядке?" и "Ты уверен?" он отвечал только "Да, госпожа". Кажется, он так отвечал вообще на все, но видно было, что по какой-то причине он несчастен. Я бросила попытки что-нибудь из него вытянуть. Я устала, лодыжка болела. Даже не лодыжка, а вся нога снизу и до колена. Рис и Гален по очереди прикладывали к ноге лед во время веселья после пира. Танец, который должен был мне помочь выбрать среди мужчин, пролетел впустую, потому что танцевать я не могла. Даже если бы не нога, я все равно до смерти устала и плохо себя чувствовала.
Я прислонилась к плечу Галена, почти задремывая. Он поднял руку обнять меня за плечи, но скривился и не стал:
– Ой!
– Укусы все еще болят? – спросила я.
Он кивнул и медленно опустил руку:
– Ага.
– А я не ранен.
Мы повернулись на голос Холода.
– Что? – спросила я.
– Я не ранен, – повторил он.
Я уставилась на него. Его лицо было обычным надменным совершенством, от невероятно широких скул и до сильной челюсти с намеком на ямочку. Это было лицо, которому пошла бы прямая и тонкая линия губ. А вместо этого губы оказывались полными и чувственными. Ямочка и рот спасали его лицо от излишней суровости. Сейчас его лицо было исполнено в самых резких чертах, какие я только на нем видела, спина прямая, словно аршин проглотил, рука стискивает ручку двери так, что пальцы побелели. Он до этого смотрел на меня, чтобы сделать предложение, но сейчас повернулся в профиль.
