Избранное. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Пулман Филип

— Я видела этот цвет раньше! Такого же цвета была гильотина, которой хотели разделить нас с Паном, — точно такого же!

— Это лезвие, — сказал Джакомо Парадизи, дотрагиваясь до стали черенком ложки, — может разрезать любой материал в мире. Смотрите!

И он прижал серебряную ложку к лезвию ножа. Уилл, который держал нож, почувствовал лишь еле заметное сопротивление, но черенок ложки упал на стол, отрезанный начисто.

— Другое лезвие, — продолжал старик, — обладает еще более чудесным свойством. С его помощью ты можешь прорезать дыру, чтобы выйти из этого мира. Попробуй сделать это сейчас! Не бойся — ведь ты носитель. Тебе нужно этому научиться. И научить тебя могу только я, а у меня осталось совсем мало времени. Встань и слушай.

Уилл отодвинул стул и поднялся на ноги, держа нож так, словно готов был в любой момент его выпустить. Ему было плохо; его до сих пор подташнивало, и он не скрывал своего возмущения.

— Я не хочу… — начал было он, но Джакомо Парадизи покачал головой.

— Молчи! Хочешь не хочешь, у тебя просто нет выбора! Слушай меня, потому что время уходит. Вытяни нож перед собой — вот так. Резать надо не только ножом, но и твоим собственным сознанием. Ты должен думать об этом. Теперь сделай вот что: сконцентрируй свои мысли на самом кончике ножа. Сосредоточься, мальчик. Соберись. Не думай о ране. Она заживет. Думай о кончике ножа. Представь себе, что ты весь — там. Теперь поводи им, очень мягко. Ты ищешь такую маленькую щелочку, что глазами ее никогда не увидеть, но кончик ножа найдет ее, если ты переместишь туда свое сознание. Води им по воздуху, пока не почувствуешь, что наткнулся на самую крохотную дырочку в мире…

Уилл попробовал сделать так, как ему было велено. Но в голове у него гудело, а левую руку ужасно дергало, и он снова увидел свои пальцы, лежащие на крыше, а потом вспомнил о матери, о своей бедной маме… Что бы она сказала? Стала бы утешать его? А он, сможет ли он когда-нибудь утешить ее? И он положил нож обратно на стол, и присел на корточки, баюкая раненую руку, и заплакал. Его силы иссякли. Рыдания сотрясали ему грудь и разрывали горло, слезы ослепили его, и он плакал из-за нее, своей бедной, несчастной, испуганной, любимой, которую он бросил, бросил…

Он был безутешен. Но вдруг его поразило страннейшее ощущение; он вытер глаза запястьем правой руки и увидел у себя на колене голову Пантелеймона. Деймон, то ли волк, то ли собака, смотрел на него снизу вверх печальными глазами, в которых стояли слезы, а потом бережно лизнул его раненую руку, еще и еще раз, и снова положил голову к нему на колено.

Уилл не знал, что в том мире, откуда пришла Лира, никому не дозволено прикасаться к чужому деймону, и если он не трогал Пантелеймона раньше, его удерживала от этого вежливость, а не запрет. Но Лира была потрясена. Ее деймон сделал это по своей инициативе; потом он отступил и вспорхнул к ней на плечо мельчайшим из мотыльков. Старик наблюдал за ним с интересом, но без недоверчивости. Он явно не в первый раз видел деймона; значит, он тоже путешествовал по другим мирам.

Участие Пантелеймона помогло. Уилл сглотнул застрявший в горле комок и снова поднялся, вытирая заплаканные глаза.

— Хорошо, — сказал он. — Давайте попробуем опять. Говорите, что я должен делать.

На этот раз он сосредоточился изо всех сил, пытаясь следовать советам Джакомо Парадизи; он стиснул зубы и даже взмок от напряжения. Лира едва сдерживалась, чтобы не вмешаться, потому что знала, как надо действовать. Это умели делать и доктор Малоун, и поэт Ките, кем бы он ни был, — и все они знали, что напрягаться тут бессмысленно. Но она прикусила язык и крепко сжала руки.

— Стоп, — мягко сказал пожилой учитель. — Успокойся. Не напирай. Это чудесный нож, а не тяжелый меч. Не надо сжимать его так сильно. Ослабь хватку. Представь, что твое сознание перемещается вниз по руке к запястью, потом через рукоятку — и в клинок; не спеши, не торопись, гнать никуда не нужно. Пусть оно как бы бредет без цели. Потом перемести его на самый кончик, где лезвие острее всего. Ты сам будто становишься кончиком ножа. Давай пробуй. Переместись туда и почувствуй это, а потом вернись назад.

Уилл сделал еще одну попытку. Лира видела, как напряглось его тело и задвигался подбородок; но потом вдруг, словно под действием чьей-то посторонней воли, мышцы его расслабились, лицо прояснилось. Наверное, это была воля самого Уилла или его деймона. Как ему, должно быть, плохо без деймона! Всегда один-одинешенек… Неудивительно, что он заплакал; и Пантелеймон был прав, решившись на такой поступок, хотя для нее это было большой неожиданностью. Она протянула руку к своему верному деймону, и он горностаем скользнул к ней на колени.

Они оба заметили, что Уилл перестал дрожать. Теперь, расслабившись, он сумел сконцентрироваться по-другому, и даже нож в его руке стал выглядеть иначе. Возможно, дело было в игре туманных теней на его клинке, а может быть, в том, как естественно он лежал в руке Уилла, но теперь легкие движения, которые совершал в воздухе его кончик, казались не случайными, а целенаправленными. Уилл поводил ножом в одном месте, затем перевернул нож и попробовал в другом, все время проверяя воздух серебристой кромкой; и тут он, похоже, нащупал в пустоте перед собой какую-то крохотную зацепку.

— Что это? — хрипло спросил он. — Это оно?

— Да. Не налегай. Теперь возвращайся обратно, вернись в себя.

Лире почудилось, будто она видит, как душа Уилла перетекает по клинку обратно в его ладонь и дальше, вверх по руке, к нему в сердце. Он отступил назад, уронил руку, поморгал глазами.

— Я что-то почувствовал, — сказал он Джакомо Парадизи. — Сначала нож шел гладко, а потом точно наткнулся на что-то…

— Хорошо. Теперь повтори все сначала. Но в этот раз, когда найдешь дырочку, мягко введи в нее кончик ножа и сделай надрез. Не раздумывай. Не удивляйся. Не вырони нож.

Чтобы набраться сил перед следующей попыткой, Уиллу пришлось опустить голову, сделать два-три глубоких вдоха и подпереть свою правую руку левой. Но он и не думал сдаваться; через несколько секунд он распрямился снова и взял нож на изготовку.

Теперь дело пошло быстрее. Почувствовав то, что нужно, один раз, он уже знал, что искать, и меньше чем через минуту нашел в воздухе крошечную помеху. Это было похоже на осторожное нащупывание кончиком скальпеля еле заметного промежутка между двумя соседними стежками. Он потрогал препятствие ножом, отвел его немного назад, снова потрогал для пущей уверенности, а потом, как велел ему Джакомо Парадизи, наискось разрезал воздух серебристым лезвием.

Старик не зря предупреждал Уилла, чтобы он не удивлялся. Мальчик не выронил нож — прежде чем дать волю своим чувствам, он аккуратно положил его на стол. Лира уже вскочила на ноги; от изумления у нее отнялся язык, потому что перед ними, посреди пыльной комнаты, возникло точно такое же окно, как на лужайке под грабами. Это была дыра в воздухе, сквозь которую они могли видеть другой мир.

И поскольку они стояли в высокой башне, там они очутились высоко над северной окраиной Оксфорда. Прямо под ними было кладбище, и они смотрели в сторону городского центра. Впереди, довольно близко, зеленели знакомые грабы; а еще они видели дома, деревья, улицы, а в отдалении — башни и шпили центральной части города.

Если бы они видели такое окно впервые, они решили бы, что это какой-то фокус, оптический обман. Впрочем, не только оптический: на них повеяло легким ветерком, и они почувствовали запах выхлопных газов, которых не было в мире Читтагацце. Пантелеймон обернулся ласточкой и порхнул в окно; там он весело покувыркался на просторе, поймал клювом какую-то мошку и, метнувшись назад, снова уселся у Лиры на плече.

Джакомо Парадизи наблюдал за ними с легким любопытством и грустной улыбкой. Потом он сказал:

— Ну вот, открывать окна ты научился. Теперь тебе надо научиться их закрывать.

Лира отступила назад, чтобы не мешать Уиллу, а старик подошел к нему сбоку и стал рядом.