Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма
Свободной рукой Джек схватил Советницу за шкирку и тряхнул.
— Не указывай мне.
— О да, конечно, Владетель. Как смею я указывать?! Мне надлежит лишь поклоняться и оберегать тебя… всячески оберегать от собственной глупости. И не потому, что я испытываю к тебе любовь или хотя бы симпатию. Отнюдь. Но от тебя зависит жизнь Ниффльхейма.
— В котором не осссталось жизни, — добавил Грим, наматывая прядь на палец.
— Я чую их. Идут бесчисленные рати. И мнят героями себя. Отрадно знать, что смерть найду в бою. И мог ли я мечтать о большем? Нет! Иди, Владетель. И крылатую возьми с собой. Нагльфар же грезит битвой. И жаждет он повергнуть храбрых в бегство…
— Все равно, это не правильно, — ответил Джек. Кошка висела в его руке, не пытаясь вырваться.
— Джек, пожалуйста. Если ты хочешь что-то изменить — будь благоразумен. Дойди.
— Дойду.
Он разжал руку, и Снот плюхнулась на палубу комом теста, и встала не сразу. А на белой шерсти остались отметины от пальцев. И Юльке не было жаль кошку.
Запрыгнув на узкий мост-весло, Джек повернулся к Юльке и спросил:
— Идешь?
— Да. Сейчас… секунду.
Ей надо было обнять Нагльфар и еще попрощаться с Гримом, который ждал, что его тоже обнимут, но Юлька стеснялась. И водяной скрипач сам шагнул к ней.
— Потссселуешь? — Грим улыбался и совершенно нечеловеческая улыбка не испортила прекрасное его лицо. Наверное, в Грима можно было бы влюбиться. Наверное.
В другой раз.
Юлька, поднявшись на цыпочки — иначе ей было не дотянуться до него — коснулась губами щеки. От кожи Грима пахло селедкой и еще морем, и на губах осталась соль.
Как будто бы он плакал.
— Я сссыграл бы тсссебе пессстню. Сссамую лучшую сссвою пессстню. Я сссочинил ее для одной дсссевушки. С рышшшими волосссами. Ее больше нет. А пессстня осталась. Я сссыграю ее им. Им понравитссся.
— Я услышу.
— Ссснаю… — он помог забраться на весло и еще смотрел вслед. Юлька не оборачивалась, но спиной ощущала взгляд. Ей хотелось плакать и смеяться. Она уже слышала бурю грядущую и стальные громы, жалела тех, кому выпадет умереть, и радовалась, что умрут они в кипении боя.
Это было правильно.
Наверное.
Мост-весло закончился у скал, и Юлька перепрыгнула на скользкие камни. Она больше не боялась упасть, как не боялась идти по узкой козьей тропе, которая вилась меж трещин и уступов, ныряла в проточины и норы, карабкалась по бурому телу скалы.
Выше и выше…
Впереди маячила сутулая спина Джека, а сзади доносился топот кошачьих лап.
— Снот, — Юлька не остановилась и не обернулась, спрашивая. — Скажи, если мы дойдем… если Джек дойдет, то и вправду все можно будет исправить?
— Да.
Грим взобрался на лавку у правого борта, подвинул поближе уцелевшие щиты и сел. Он шевелил длинными пальцами ног, и шипастые отростки на пятках дергались.
Черная скрипка легла на плечо, и Грим рассеянно тронул струны. Первый звук стрелой пронзил туман, и тот закричал голосом эха.
Взметнулись весла Нагльфара. Вода стекала с них и разбивалась о воду. Капли звенели о прошедшей весне, такой далекой, почти забытой. Море замерло.
— Играй, — велел Нагльфар, и Грим кивнул.
Скрипка в его руке засмеялась, голос у нее был детский, звонкий. И мгла отпрянула, страшась его. Она катилась прочь, обнажая седое море, камни и слепленные из тени корабли. Клочья тумана оставались в ловушках парусов, повисали на клыках драконьих морд, разукрашенных, но мертвых, слепых. Точно такие же были у людей, которых оказалось даже больше, чем Грим предполагал.
Они стояли вдоль бортов, бездвижной стражей, сжимая в руках копья и мечи, секиры и луки. Их броня была сера и походила на рыбью чешую, приросшую к человеческому телу.
Корабли шли плотно, сцепившись бортами, но крючьями служили когти морских чудовищ, а веревками — волчьи жилы.
Гудел ветер.
Нес стрелы.
— Может, поговоришшшь? — предложил Грим. — Вы шшше мертвые. Вдруг договоритесссь?
— Я — мертвый корабль, — возразил Нагльфар, расправляя клинковые перья. — Они — корабли мертвецов.
Стрелы ударили разом, выбив щепу и кость искрошив, увязнув в палубе и отлетев от брони драккара. А Нагльфар, вдохнув сырого промозглого воздуха, выдохнул пламя.
…зеленью славится лето. И вереска волшебным ароматом, который пчел сзывает.
Грим запел о лете.
— Я вызываю вас!
Загрохотали скалы, не то смеясь, не то готовя слезы камнепадов.
— Я вызываю!
Двинулись навстречу.
Грим заиграл про осень, про листья, что кружатся в печальном танце и спешат друг друга ранить острыми краями. О пряже волглой туч, той самой, из которой ветер свяжет зиму.
Поднявшись на дыбы, Нагльфар обрушился на вражий борт. Захрустели доски и железо, с чавканьем расползлась подаренная тенью плоть, мешая черную кровь с водой.
Зима приносит бури. Гонит их к берегу, щелкает сухими хлыстами молний, и стадо ярится, топчет скалы, сотрясает тонкий лед. Оскальзывается, падает, рассыпается сухою поземкой и спешит к очагам.
Зиме тоже бывает холодно.
И лунные рыбы, поднимаясь с морского дна, ложатся боком на воду и пухнут, пухнут, пока не распухают до огромных льдин, которые спешат поймать заблудшую ладью. А поймав — сжимают меж боками, разламывая.
Как ломались и хребты кораблей. Нагльфар взъяренный, измазанный чернотой, спешил терзать врага. Он бил, подобно соколу морскому, хватал корабль и выдирал из моря. Разламывались водяные струны, спеша добычу отпустить.
Весна так отпускает зиму. И лед хрустит, что кости на клыках дракона. Вскрывается вода… чернеют раны на снежных покрывалах рек. Совсем как те, в которых вязнут копья и топоры, багры, гарпуны, стрелы… герои повергают зло.
Проталины рассыпав, весна в них садит жала первоцветов.
— Презрев судьбу, как мужества любимец, с мечом, дымящимся от дел кровавых, пробью себе к мятежнику дорогу… — выл Нагльфар.
Обрубки весел, словно пики, вспарывали хрупкие борта и вновь ломались. Стучали топоры, крюки впивались в тело и тени спешили по ним.
Грим доиграл и поднялся.
Кипело море, полное осколков, разбитых кораблей, раздавленных людей, темной крови и зеленого огня. Драккары шли… сползали с берегов тяжелыми тюленями, ныряли в воду и устремлялись в бой.
Взревело небо раненым быком.
И горы-таки отозвались, спустив лавины с привязи.
А Грим играл. Он вспоминал все вёсны, все лета, зимы, осени в парадном их багрянце. Он вкладывал себя меж струн и по себе водил смычком, взрезая жилы.
Нагльфар хрипел. Он шел ко дну, захлебываясь горечью морской, но еще дышал, палил, и жаждал боя.
