Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма
Биврёст же вздрогнул под весом восьминогого жеребца. Птицей летел он, но пусто было седло.
Алекс поднял молот.
Ближе!
Пена срывалась с конской морды. В шалых глазах плясали грозовые отблески. Хрипел восьминогий.
Описав дугу, молот ударил о камни. Брызнули искры. Застонал Биврёст, но выдержал первый из ударов. Алекс же, сдерживая стон в вывернутых руках, ударил снова, и снова… и уже потеряв счет ударам, крушил радугу.
Пела бездна. Выли звери гор. И с хрустом разламывался хребет мира. Он порвался, как рвется натянутая струна и, взлетев под самый купол неба, рассек его и новорожденное солнце.
— Время, — сказала бездна.
И восьминогий жеребец встал на дыбы. Его копыто с полумесяцем подковы коснулось лба, но не ударило, лишь оставило глубокий след.
— И дальше что? — Алекс вытер кровь со лба.
Ему случалось ездить верхом. Однажды. Но там — на манеже с желтым песком, под пристальным взглядом инструктора — другое.
Алекс вцепился в стремя и в серую волчью шкуру, заменявшую седло. Он кое-как вскарабкался на конскую спину, и оказалось, что стремена для него великоваты, а поднять их Алекс не умел. И тогда он просто впился в гриву и сказал:
— Ну… в смысле, но. Короче, поехали.
Глава 6. Музыка, сломавшая небо
Юлька первая услышала корабли.
Она дремала, прильнув к теплой драконьей шее, и Нагльфар мурлыкал песню. А может, за мурлыканье она принимала гудение огня в глотке зверя, или скрежет его костяного тела, или звон водяной нити под килем, или стон ветра, наполнявшего парус.
Как бы то ни было, но встревожил ее звук совершенно иной — капля воды, скатившаяся с весла. Шорох волны о чужой борт. И осторожное нежное касание металла о металл.
Юлька вздрогнула и очнулась.
Впереди был туман. И позади был туман. И вообще повсюду, куда ни глянь, был туман. Он сочился сверху, сквозь промоины туч, белый, густой, творожистый.
Нагльфар шел осторожно, прощупывая путь веслами.
— Эй, — сказала Юлька шепотом. — Там впереди кто-то есть… наверное.
Она поднялась и взобралась на борт, вытянулась, одной рукой придерживаясь за Нагльфара.
Белым бело.
И пролив все у?же, а море шепчет, море поет. И песней убаюканная, расплывается мгла.
— Тиш-ш-ше, — шепчет она, умоляя. — Тиш-ш-ше… блиссско!
Пальцы, сплетенные из творожистой взвеси, обретают плоть. Они белы, гладки и неестественно длинны. Они цепляются за борт Нагльфара, и корабль вздрагивает, сдерживая рык.
— Грим! — шипит кошка, но так тихо, что ветер тотчас стирает это шипение.
— Блиссско! — повторяет предупреждение Грим. — Они блиссско! Сссовсем…
— Кто? — Джек по-прежнему стоит у рулевого весла, хотя управлять Нагльфаром больше нет надобности: дракон сам выбирает дорогу.
— Эйнхерии. Герои минувшшших дней, — Грим мелко и часто сглатывает. С его рук и волос, с босых перепончатых ног течет вода. Скатываясь, она уходит в щели под палубу, и втягивает туда же тонкие пряди, словно бы Грим решил сродниться с кораблем.
— Пусссть они уходят, — он разговаривает с Снот, но смотрит на Юльку. — Варг выпустил всссех! Он ссскасал, что идет Нагльфар. Он не лгал. Ему нет нужды лгать. Он будет шшшдать вас там.
Гримовы глаза потускнели, уже не лунные камни, но мутные стекла, которые вот-вот рассыплются просто от старости.
Он мертв уже — Юлька знает точно, она видела тысячи и тысячи мертвецов — но продолжает жить.
— Если оссстанетесь, вам не ссспастись. Тебе не ссспастись, — шепчет он Юльке и протягивает руку, — мне шшшаль.
Грим ни о чем не просит, но Юлька касается его ладони, гладкой и холодной, как будто пластиковой.
— Мне тоже.
У мертвецов руки скользкие. Неудобно ловить.
Зачем ловить мертвецов? Юлька не помнит. Помнит не Юлька.
— Мы останемся, — также шепотом отвечает Джек. — Мы останемся и будем драться.
Кошка все-таки заурчала, все также беззвучно, но страшно. Спина ее выгнулась, шерсть встала дыбом, а хвост заметался от бока к боку.
— Сссря, — говорит Грим. — Вам не победить.
— Нет чести в том, чтобы бежать, — Нагльфар не умеет шептать, но удивительным образом его слова мешаются с рокотом волн.
— Зато есть здравый смысл. И спорить здесь не о чем. Мы дойдем. Недалеко уже.
Запрыгнув на борт, Снот принюхалась к туману. И Юлька тоже потянула воздух носом — ничего, кроме сырости.
— Высади нас… где-нибудь высади.
И Нагльфар, подчиняясь приказу, вытянул мостик-весло.
— Если получится найти тропу… — кошка исчезла, и туман отпрянул, как будто брезговал прикасаться к белоснежной шерсти. — Нам очень повезет, если получится найти тропу.
— И есссли никто не пойдет ссследом, — заметил Грим, присаживаясь.
Вода еще текла с него, собираясь серыми, словно свинцовыми лужицами.
— Мы останемся, — повторил Джек.
И Юлька подумала, что, наверное, это будет правильно, но совершенно бессмысленно. Если они останутся, то погибнут. А если уйдут, то… вернуться? Домой?
Ей хотелось вернуться, во всяком случае, когда-то, но сейчас дом представлялся чем-то совершенно далеким и не имеющим значения. Там Юлька не умела летать, зато вышивала крестиком и гладью, вязала куклам свитера и спала, обняв плюшевого медведя с изжеванным ухом.
Там не было Юльки, но была Юленька. И мама именно ее ждет. Вряд ли она обрадуется, получив подменыша. И Алекс потерялся… как возвращаться без него?
Зачем?
— Мы останемся, — сказала Юлька, жалея, что у нее нет оружия.
Зато есть крылья, клюв и когти. Этого будет достаточно, а если нет, и Юлька умрет, то значит, так нужно небу.
— О да, вы остаетесь! — Снот вынырнула из тумана и прыжком перелетела на Джеково плечо. — Вы шли сюда лишь затем, чтобы красиво умереть. Смерть не бывает красивой, Владетель. Ее боятся. От нее бегают. И ей не остается ничего, кроме как идти по следу, убеждая, что все так, как есть.
Она говорила громко, и снова туман превращал ее слова в песок, белый, сахарный, подходящий для того, чтобы растаять в воде. Интересно, сколько надо песка, чтобы море стало сладким? Наверное, очень много, столько слов Советнице в жизни не произнести.
— А еще, чтоб ты знал, детеныш: в смерти нет ничего красивого. Это кровь, грязь и дерьмо. Ты видел когда-нибудь, как вываливаются из распоротого живота кишки?
Сизыми скользкими змеями…
Свободной рукой Джек схватил Советницу за шкирку и тряхнул.
— Не указывай мне.
— О да, конечно, Владетель. Как смею я указывать?! Мне надлежит лишь поклоняться и оберегать тебя… всячески оберегать от собственной глупости. И не потому, что я испытываю к тебе любовь или хотя бы симпатию. Отнюдь. Но от тебя зависит жизнь Ниффльхейма.
