Полина Копылова - Летописи Святых земель
– Ну, что ты хотела мне сказать? – Он заложил руки за широкий тканый пояс, высоко перехвативший талию и спадающий до полу бахромой из галунов.
– Господин мой… – Она вдруг встала на колени и запричитала: – Господин мой, пощадите меня, сохраните мне жизнь… Что я вам сделала? Ничего я не сделала, ничего! Не бросайте меня в костер, не жгите, я не хочу умирать так страшно, господин мой, я… – она судорожно вздохнула, – я от вас беременна… Во мне ваше дитя… Ваш ребенок. Не убивайте меня.
Он крепко сжал ее запястья, оттолкнул ее от себя.
– Да? – чувствуя, как в нем закипает бешенство, но все еще сдерживаясь, спросил он. – Ты беременна? А знаешь, у нее тоже мог быть ребенок. У нее. Мы могли быть с ней счастливы. Очень счастливы. Знаешь, она сказала мне о ребенке в тот самый вечер, когда ее отравили… Ее ребенка убил твой отец. Как и всех других, которых она могла бы зачать от меня. Теперь она бесплодна. И я вместе с ней. А ты… – он с силой схватил ее за руки, понуждая встать, – я еще не знаю, от кого ты понесла и понесла ли вообще, – он презрительно посмотрел на ее живот, – и потом, милая, не с твоими чреслами рожать. У тебя получится выродок со сдавленной головой. Так что ни от нее, ни от меня пощады тебе не ждать, – он безжалостно вглядывался в ее остановившиеся глаза, а потом медленно разжал свои затянутые в замшу цепкие руки, молча глядя сверху вниз, как Лээлин грузно осела на пол и спрятала лицо в колени…
– Знаешь, я забыл тебе сказать. Лээлин… Словом, она была брюхата.
– Да? Ты, ей-Богу, зря не сказал мне раньше, Гиршли.
– Ты пощадила бы ее?
– Да. И в другой раз говори мне такие вещи. Не путай свои счеты с моими, пожалуйста.
– Другого раза, надеюсь, не будет. Остался только их родитель, у нас к нему, во-первых, счеты одинаковые, во-вторых, он не забеременеет.
– Как и я.
Они снова помолчали, слушая, как затихает во дворе брань усталых ландскнехтов. Воистину достойное звуковое сопровождение королевской трапезе. «Надо бы перенести казармы на Дворянский Берег. Там много места», – подумал Ниссагль и почему-то спросил:
– Тебя это печалит?
– Да, Гиршли! – Она в тоске зашвырнула бокал в угол. – Да, меня это печалит! Кто я? Я ущербное существо!
– Я тоже.
Беатрикс помолчала, потом надтреснутым голосом спросила:
– Да? Ну и что же в том радостного?
Глава двенадцатаяЗАГОВОРОсень прошла спокойно. Все нахлебались вдосталь страха и затаились по своим вотчинам. Кто совсем смирился, кто только начал о том подумывать, потому что ничего другого больше не оставалось. После казни детей Аргареда власть королевы утвердилась окончательно. Дороги мостили камнями разрушенных замков. По этим дорогам с удалыми песнями разъезжали сервайрские конники. Вилланы спешно, чтобы управиться к зиме, возводили себе новые амбары и хлевы, благо строительного материала было теперь много – куда ни глянь, повсюду на холмах опустевшие замки. От этого запустения тоскливо сосало под ложечкой, щемило сердце. Страшный черный пал на месте Леса Аргаред с одинокой полуобвалившейся от жара колонной башни Силы и закопченные руины Замка на другом берегу не мог скрыть даже обильный снегопад. Головешки упорно проступали на белизне черными пятнами. Место это старались даже вслух не поминать, объезжая за десять верст. Не все, конечно, были столь впечатлительны, потому что башни осыпались явно не от ветра – с них тащили серые камни. Тащили шарэлитские подрядчики – мостить большую дорогу, тащили окрестные крестьяне – для строительства крепких просторных амбаров в наследство многим и многим потомкам. Они даже не сбивали с камней таинственные охранные знаки, просто высекали сверху первую букву имени своего голубоглазого Бога, столь щедро воздавшего им за долготерпение. И строили. И жирели, заботливо копя монету в упрятанные под пол горшки.
А хаарскую Цитадель распирало от роскоши. Золото глядело из каждого угла, из него отливали карнизы в приемных, ковали накладные лапы для дубовых дверей, делали оконные переплеты. Золотые листочки подложили под ореховые резные панели в Чертоге Совета, и теперь, освещенный многими свечами и огнем ониксового камина, чертог наполнился медовым сиянием.
Сейчас в нем было душно и шумно – голоса звучали резко, руки взметывались вверх, – обсуждалась тревожная весть. Откуда ни возьмись, появился Аргаред и вел на Эманд большое наемное рингенское войско. Шел он очень быстро, заснеженные равнины не были для него препятствием. Следовало спешить с ответными мерами, чтобы в один прекрасный день не проснуться, обнаружив, что город осажден неприятелем. Раэннарт предложил несколько имеющихся под рукой в постоянной готовности сильных отрядов выслать навстречу врагу, в Навригр. Это можно сделать быстро. Разбить они Аргареда, может, и не разобьют, но задержат и вымотают. А тем временем можно набрать большое войско и разделаться с ним окончательно.
Беатрикс смотрела на него искоса, думая о своем. Новомодный воротник его епанчи, если бы не квадратные углы, очень походил на этаретское оплечье. Она молча соглашалась с Раэннартом – да, это разумно. Из Навригра легче следить за врагом и легче его настигнуть.
Рядом что-то металлически брякало – это Ниссагль крутил на пальцах перстни, откинувшись на высокую прямую спинку кресла, увенчанную узловатой золоченой пикой. Богатство его, непомерно выросшее, било в глаза – длинный упланд был покрыт очень крупным жемчугом. На парчовых отворотах рукавов сверкали частые алмазы.
Грудь крест-накрест пересекали целых пять цепей – две чешуйчатые и три плетеные, одна другой дороже, с вправленными в звенья камнями размером не меньше мужского ногтя. На туго затянутом поясе висели тройные маренские ножны с разноцветными яшмовыми рукоятками трех стилетов – черной, белой и красной – и большая расписная маска из просушенной кожи. Волосы его лоснились, обильно политые благовониями и завитые. Накрашенное лицо было бесстрастно.
Беатрикс видела, что он зол и его раздражает этот разговор об Аргареде. Ей стало его жалко, особенно когда она вспомнила намеки Комеса и Абеля Гана насчет излишней медлительности мудрейшего господина Ниссагля. Да, он умен. Он очень умен. Но иногда у самого умного случается полоса неудач и он ничего поделать не может. И ум не помогает, и богатство не впрок. Сидит злится. Хотя черт его знает. Может, и от зависти на него наговаривают, а может… Может, и вправду совесть у Гирша нечиста?.. Надо бы проверить. И она даже знает как. Риск, конечно, немалый, но зато сразу все станет ясно.
Комес на дальнем конце стола (так до сих пор и не завели обычая рассаживаться по чину, каждый занимал то место, на которое успевал, и только сесть в кресло Ниссагля никто не осмеливался) сказал, что готов ехать вместе с войсками в Навригр и попытаться кончить дело миром. Он всегда всех порывался мирить, полагая, что торгом и мелкими уступками можно свести на нет распри и усобицы. Беатрикс представила на миг невозможную картину своего примирения с Аргаредом, почему-то на каких-то ослепительно белых, залитых солнечным светом ступенях – его опущенные серебристо-зеленые плечи и склонившееся к ее руке темное, куда темнее пепельных волос, отрешенное лицо – крепко сжатые губы, трепет морщинок в уголках полуприкрытых глаз. А, черт! Этого не может быть. Аргаред никогда и ни за что не пойдет на такое унижение. Он бы может, сделал это ради своих детей, если бы оказался на месте казни. Он бы приблизился, бесстрашно растолкав вытянувших шеи зевак, опустился перед нею на оба колена, поникнув головой и хрипло прошептав: «Отдай мне моих детей, королева, отдай мне их… На что они тебе? Отдай…» И она бы отдала. Отдала бы детей, отдала бы свои роскошные просторные носилки, улыбаясь печально и смущенно, не зная, куда девать унизанные кольцами руки. Вернула бы Аргареду его дом, прислала бы врачей, приехала бы сама, как приезжала к Эзелю…
