Ник Винсент - Молоты Ульрика
— Я пытался благословить его перед погребением. Благословение не возымело силы. Похоже, что-то сопротивлялось ему, — выпалил я, пока меня не прервали очередным нравоучением.
— Это, должно быть, девчонка-мутант? Ах ты, талабхеймец поганый, чтоб тебя… Дважды будь проклят!
— Да, но она не…
— Ты проводишь слишком много времени среди отбросов и подонков жизни, брат. Это не пристало работнику такого храма, как наш, у которого есть определенное положение в обществе и обязательства перед ним. Ты должен думать о других материях и тратить время только на ту работу, которую я тебе посоветую выполнять.
— Я работаю не на тебя. Я работаю на Морра.
— Может быть, больше счастья тебе доставит работа на него в приходе, где ты будешь сам себе хозяин? Нас тут попросили основать святилище в одном из городов Пустоши, чтобы разобраться с их чумными мертвецами, знаешь ли. Я могу тебя рекомендовать на этот пост.
Он указал рукой на письменный стол. Не оставалось сомнений, что проблемы переводов и администрации занимали весь его ум — ну да он всегда был жалким бумагомаракой, более озабоченным внешним благополучием, чем реальной работой на Морра. Я ненавидел его, но знал, что без извинения не получу того, на что рассчитывал. Я сжал зубы и пошел на попятный.
— Прошу меня извинить. — Выдох. — Но в Факториуме труп, который я не могу очистить и подготовить к погребению. Я не знаю, заколдован он или с ним сделано что-то еще, но я подумал, что ты можешь об этом знать и тебе надо рассказать об этом.
— А еще ты подумал, что я, как более старый, более опытный и более могущественный жрец, мог бы выполнить Обряд Очищения за тебя? Да, ты именно так и подумал.
А что, так оно и было, потому я кивнул — а потом увидел, как меняется выражение его лица и понял, что совершил ошибку. Это был как раз тот ответ, которого он ждал. Он сердито смотрел на меня, и я мог чувствовать его неприязнь. Что ж, я дал повод дать ей волю.
— Значит, ты думал, — прошипел Циммерман, — что старший жрец храма Морра в Мидденхейме располагает свободным временем, чтобы пачкать руки, благословляя труп уличной шлюхи?
— Я не…
— Ты предположил, что я буду возиться с одним из твоих подонков, да еще и с мутантом в придачу? Ты посмел прийти сюда и оскорблять…
Я склонил голову и позволил потоку слов обтекать меня. Ничего такого, чего бы я ни слышал раньше. Антипатия между отцом Альбрехтом Циммерманом и мною была единственной причиной того, что я все еще был второразрядным жрецом после восьми лет службы в храме и вряд ли поднимусь выше. С этим я смирился. Отцу оставалось недолго до той поры, когда его попросят отойти от дел, но бразды правления возьмет в свои руки человек, который действует так же, думает так же и относится ко мне так же, как и Циммерман. Возможно, Гильберт. Да, он недавно в храме, зато в последнее время сделал многое для своего продвижения. Не подмажешь — не поедешь. «Честолюбивый» — это о нем. Так что письмо на столе Циммермана, возможно, было насчет него.
Наконец, лавина слов иссякла, и отец Альбрехт затих. Теперь пришла пора четких распоряжений, так что я навострил уши.
— В наказание я посылаю тебя на Скалу Вздохов, где ты найдешь брата Ральфа, который должен провести погребение. Заменишь его. Потом вернешься сюда и помолишься Святому Генриху. Попроси его, чтобы твои добрые намерения не противоречили здравому смыслу. Молись истово. Молиться будешь до десятого колокола. Все.
Я вышел.
Ночь. Я не спал, лежа на жесткой узкой кровати, и рассматривал узор, который отбрасывал лунный свет на каменную стену через крохотное оконце моей крохотной кельи: жесткая яркость ауры Моррслиба медленно заслонялась более мягким свечением Маннслиба. Тело мое было опустошено из-за этого обряда, который вытянул огромное количество энергии, но я знал, что все равно бы не спал этой ночью. Прежде всего, было слишком холодно для сна, весна там или не весна, и мое единственное одеяло плохо сохраняло тепло. А кроме того, мысли мои были заняты мертвой девушкой.
Кем она была? Откуда она пришла, чтобы найти такую непристойную смерть на задворках Мидденхейма? Связана ее смерть с тем, кем она была, или она просто очутилась не в той таверне, приветливо заговорила не с тем человеком, который перед рассветом привел ее в темную аллею и принялся бить коротким ножом, тщательно выверяя движения лезвия, чтобы раны казались следами безумного нападения. Потом отрезал ей руку, подбросив вместо нее нечто нечеловеческое; а настоящую руку он спрятал — ему понадобилась, наверное, большая сумка, возможно, даже непромокаемая. И скрылся.
Я мог представить себе тип человека, которым он должен был быть, но сейчас он не интересовал меня. Я хотел нарисовать ее.
Она когда-то была красивой. Она, возможно, оказалась слишком красивой предыдущей ночью. То, что осталось от ее лица, не сохранило и следа типичной растрепанности или пристрастия к выпивке уличной бродяжки. Свежая кожа в уголках рта и вокруг глаз хранила следы многочисленных улыбок, и румяна девушка не применяла. Она не была женщиной, пользующейся своей прелестью для заработка. По крайней мере, долго не была.
Что привело ее, северную красу, в Мидденхейм? Северяне были слишком прагматичны и приземлены, чтобы верить в байки о городе на вершине горы, в котором улицы вымощены золотыми слитками. Нет, не мечта о дальних краях и случайной удаче привела ее сюда. Может, она была спутницей купца или путешественника-северянина (хотя едва ли: северяне горой стоят друг за друга, а за границей — тем более). Он бросил ее, когда она начала строить глазки другому мужчине или забеременела — в общем, есть тысяча причин, из-за которых мужчина нарушает обещания, данные женщине.
Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как вся любовь, надежность и спокойствие, которые она считала неотъемлемыми частями своей жизни, оказались пустыми словами? Ее одежда выглядела довольно новой и слишком дорогой для тех женщин, что пьют в «Тонущей Крысе». Так что долго на улице она не жила, это очевидно. Если только не ограбила кого-то совсем недавно. Нет, люди могут скрыть свою натуру в жизни, но смерть раскрывает истинный характер, и я не видел ничего порочного или преступного в ее лице. Она не казалась и прибитой жизнью уличной бродяжкой. Если ей и пришла в голову идея о том, что милая улыбка и юбка с разрезом могут помочь выжить в городе, она еще не успела вполне освоиться с этой мыслью. Во всяком случае, недостаточно для того, чтобы отличить тех, кто может принести ей выгоду, от тех, кто ненавидит ее племя и только и думает, как бы ей навредить.
Кто-то в этом городе должен знать ее, и я хотел благословить ее настоящим именем, когда буду хоронить. Кто-то знал. Например, ее убийца, — а значит, я должен найти его. Никто в «Тонущей Крысе» не сможет вспомнить о событиях прошлой ночи — такое уж это место, и даже страх перед Морром не мог их разговорить.
