Тимур Литовченко - Воины преисподней
— Прознают люди, что ты вновь чудесишь, опять косо смотреть станут, — не унимался тесть. — А у тебя уже положение, дом в Киеве, жена, сын… — а немного помедлив, добавил нехотя:
— Как был поганцем Хорсадаром, прости, Господи, так им и остался, хоть теперь ты королевский воевода.
— Как молниями днепровский лёд колоть, так все об этом забывают, — огрызнулся Карсидар и словно невзначай обронил:
— Я уж не говорю о том, что некий тысяцкий Михайло сам не без греха.
— Ага, конечно! — возмутился тот. — Ты у любого читаешь в душе.
— Но не всякий понимает меня. А после отъезда Андрея ты один остался такой.
Тесть крякнул от досады, но промолчал. Карсидар намекал на особую чувствительность Михайла к его мыслям и настроениям. Разумеется, колдовством это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Просто ему удавалось общаться с Михайлом неслышно для окружающих. Правда, тесть не мог посылать Карсидару мысли, зато, если расслаблялся, Карсидар легко посылал мысли ему и читал ответные мысли Михайла. Бог знает, в чём тут было дело, но факт оставался фактом: проделывать это Карсидар ни с кем больше не мог, даже с Милкой. Бесспорно, жена иногда угадывала его помыслы и желания, но именно — угадывала.
Значит, уникальный талант у Михайла имелся. И Карсидар всегда мог напомнить тестю, что колдун здесь не он один, ибо что же есть пассивное восприятие мыслей, как не колдовство!
Заставив Михайла прикусить язык, Карсидар вплотную занялся «прыжками». Перемещались они глухими просёлочными тропами, чтобы не устроить невзначай переполох на больших дорогах, где, несмотря на мороз, ещё попадались проезжие. Просёлки Карсидар знал довольно плохо, и ему постоянно приходилось пользоваться знаниями опытного Михайла, словно картой.
Юрьев они обошли стороной. Дальше Карсидар направился к Васильеву, но и этот городок обминул, «перепрыгнув» Стугну выше по течению. К этому он, собственно, и стремился. Васильев всадники проскочили, когда уже начинало смеркаться (время зимнее, темнело довольно рано), поэтому очень скоро «прыгать» стало опасно. Хоть эти места были Карсидару уже хорошо знакомы, в темноте трудно разобрать, где конкретно находишься, трудно представлялась и конечная точка «прыжка». К тому же чалая Михайлова кобыла пугалась мгновенных перемещений в темноте гораздо больше, нежели на свету.
Поэтому перед Белгородом пришлось прекратить «прыжки» и выехать на битый шлях. Тут уж они просто ехали, к тому же довольно медленно, ибо лютый мороз к ночи сделался вовсе непереносимым. И если Карсидара никакая простуда не страшила, этого нельзя было сказать о Михайле. Да и коней хотелось поберечь, особенно стареющего Ристо.
К Золотым воротам подъехали за полночь. Пришлось долго растолковывать сонным стражникам, что это прибыли королевский воевода Давид и тысяцкий Михайло, а не парочка захмелевших гуляк, решивших проветриться в окрестностях и опоздавших к закрытию городских ворот. После отъезда гонца король Данила не забыл известить дружинников, что воевода может объявиться в Киеве раньше предполагаемого срока. Правда, его всё равно ожидали послезавтра утром, самое раннее — завтра к вечеру.
— Гонец расторопный попался, — сказал Карсидар, чтобы не вдаваться в излишние подробности.
Измотанных путников пропустили, обещав немедленно сообщить в королевский дворец об их прибытии.
В Новом Городе они некоторое время ехали по пустынным улицам вместе, затем каждый направился к своему дому. Карсидар жил неподалёку от Ирининской церкви. Его так и подмывало совершить последний, самый короткий «прыжок» и мгновенно очутиться у себя на подворье. От этого безрассудного поступка Карсидара удерживало одно обстоятельство: а вдруг кто-то всё же не спит, смотрит на улицу; и вот едет всадник, едет — и исчезает…
Глупости! Карсидар не слышал поблизости ни единой связной мысли. Всё же из предосторожности он свернул в тёмный проулок и лишь тогда «прыгнул» прямо под окна своего дома. Спавшие под забором псы всполошились, ощетинились и зарычали, но узнав хозяина, мигом присмирели и подошли к нему, дружелюбно виляя хвостами.
Не обращая на них внимания, Карсидар отпер конюшню, завёл туда Ристо, расседлал, вытер лоснящиеся бока, накрыл тёплой попоной, насыпал в корыто овса, потрепал коня по холке, зевнув сказал:
— Что, друг, утомился? Я тоже с ног валюсь. Ничего, вот последний годик покатаешь меня, а потом уж и на покой отправляйся. Добро?
— Гррххх, — довольно фыркнул гнедой, не переставая жевать отборный овёс.
В следующий миг Карсидар ощутил поблизости чьё-то присутствие, а ещё через несколько секунд уловил слабое поскрипывание снега. Поскольку собаки молчат, значит, это кто-то из домашних. Можно было напрячься и определить, кто именно, однако Карсидар уже почти засыпал, и заниматься в таком состоянии копанием в чужих мыслях не стоило. Проще выйти на двор.
Старая мамка, помогавшая Милке нянчить первенца, была уже в пяти шагах от конюшни.
— Господи, Давидушка явился! А мы тебя только к завтрашнему вечеру ожидали, — всплеснула морщинистыми руками старуха. — Счастье-то какое! А то люди болтают про всякое…
— Знаю. Вот и пришлось поторопиться, — ответил Карсидар. — А ты чего не спишь?
— Да как тут уснуть, когда такие страсти! — пожаловалась старуха. — Как третьего дня привезли этого татарина, так и весь сон отшибло. А тут слышу: собаки всполошились. Выглянула — конюшня открыта. Ясно, тати бы прежде в дом полезли. Что, думаю, такое? А это Давидушка, надёжа наша, на два дня раньше вернулся…
«Надёжа!» — мысленно передразнил её Карсидар, с грустью вспомнив, как при первом появлении его и Читрадривы в доме Михайла мамка грохнулась в обморок, как пугала его будущую жену россказнями про колдунов, у которых «нос крючком, уши торчком». А теперь пожалуйста: надёжа! Ох, люди, люди…
— Милка как? Андрейка? Здоровы? — спросил он, из последних сил пытаясь сдержать зевоту. Мамка охотно ответила, что да, благодаря заступничеству Пресвятой Богородицы всё хорошо, что Андрейка уже резво ползает на четвереньках и по всему видать, скоро попытается вставать на ножки, а там ещё пару месяцев, и начнёт помаленьку ходить…
Карсидар не сдержавшись, широко зевнул, и пробормотал:
— Ладно, ладно, — и побрёл в дом.
Старуха семенила следом, приговаривая:
— Ох, Давидушка, неспокойно на сердце что-то. Чует оно беду, Давидушка, ох, чует! Не зря татары зашевелились и к половцам подкатываются. А главное, за Милку, рыбоньку мою, да за дитятко ваше боязно, ох как боязно! Хорошо хоть ты прискакал быстро.
И так далее в том же духе.
