Елена Чудинова - Ларец
— Да тихо ты, разбудишь кого, — зашипела Нелли. — Как это можно, если по всему выходит, что нельзя красть ларец у родителей!
— У родителей — нельзя! А у господина окаянного Венедиктова — еще как можно! Поняла наконец?
— Постой! Постой… — Нелли стиснула руки до боли в пальцах. — Ты о том, чтобы дождаться, как ларец отдадут за долг? И долга не будет! А где Венедиктов станет воров искать, нам дела нету! Катька!! — Нелли на мгновение стиснула Катю в объятиях, но тут же отпрянула со стоном разочарования. — Пустое! Сейчас мы знаем, где ларец лежит, а куда его судейский положит? Да вить еще лучше красть не в дому у нас, а хоть бы по дороге… Не получится!
— Получится, ненаглядная моя, получится! Я украду! Отпрошусь родню навестить куда подале у господ, да за ним, кто меня заметит? Цыганкой прикинусь! Проберусь за ним до постоялого двора, да лучше не до первого, а до третьего-четвертого… Подальше от Сабурова… Мне украсть — легче легкого!
— Ах, Катька, ах, придумала! — Нелли подпрыгнула и затанцевала сама, а за нею пустилась в хоровод и Параша. Некоторое время девочки вытанцовывали втроем, даваясь хохотом, в страхе, что неуместное их веселье обнаружат, но не в силах сдержать радости.
Наконец, задыхаясь от смеха, подруги попадали кто куда.
— Кабы ты не ошиблась, — делаясь сериозною, проговорила Нелли. — Небось не только Орест с окаянным Венедиктовым фараон метал. Может, не к одним к нам его крючок приезжал…
— Да я все украду, что у него будет, и весь сказ…
— А ну как все, кроме того, что мне надобно? — Нелли сунула ноги в ночные туфельки. — Пойдем, вынем ларец, я тебе каждое колечко покажу! Запомнишь их?
— С одного раза запомню!
— Так и бежим, нечего время терять! Жаль, свечу задули.
— Со свечой не стоит по дому шастать, у меня мешочек с кремешком при себе, там и зажжем.
На лестнице, спустясь до площадки, девочки услышали скрип шагов. Следом колеблемое от движения пламя свечки в чьей-то руке бросило на стену вытянутую тень от деревянных перил. Подруги отпрянули в нишу: мимо неспешно прошел Кирилла Иванович в шлафроке. Озаренное желтым огнем лицо отца проплыло совсем близко — профиль в темноте, седая недавняя прядка в перехваченных коричневой лентой волосах. Параша в испуге зажала рукой рот, но Нелли осталась спокойна. Яркий огонек в руке всегда слепит глаза, вот в темноте отец бы их наверное не проглядел на таком расстояньи.
Шаги миновали лестницу.
— Куда это он?
— Неважно, небось ненадолго.
Таясь по углам, девочки пробрались к дверям кабинета. Короткие пробежки от одного безопасного убежища до другого и выжидания заняли какое-то время.
— Ах ты досада!
Из щели под дверьми точился огонек.
— Да ничего, подождем, поди книжку какую забыл, — шепнула Катя.
— Верно, не спится ему, вот и решил почитать, — отозвалась Нелли, успокаиваясь. — Спрячемся за шкап, ему в другую сторону ворочаться.
Но Кирилла Иванович не спешил выходить. Минуты, казалось, тянулись бесконечно.
— Да заснул он там, что ли?
Нелли решилась на отчаянный шаг: приблизилась и прильнула глазом к замочной скважине. Увиденное заставило ее тихонько охнуть.
…Папенька сидел за столом, на котором, зажженные от его свечки, горели теперь еще две парные свечи в фигурной бронзе. На доске стола стоял ларец с открытою крышкою.
Кирилла Иванович, склонив голову, любовался игрою мелких алмазов звездистой огранки на широком браслете.
— А это Вы надевали тогда представляться ко двору, — негромко, но отчетливо произнес он в пустоту. — Мне было семь годов. Когда подали карету, Вы зашли на минуту попрощаться и браслет сверкал на руке, коей Вы погладили меня по щеке. Вы были как фея из моих французских сказок. И сей аграф был на Вас. — Отец глубоко вздохнул. — Ах, маменька, друг сердешный, пусть это лишь безделки, но и копеечную деревяшку, что была Вам мила, я так же жалел бы отдать в чужие руки!
Отец поднял голову, и Нелли увидела странный блеск его взора.
— Сей аметистовый гарнитур Вы часто надевали летними вечерами… Ах, маменька, маменька!
…Кирилла Иванович просидел над ларцом всю ночь. А утром, и не думая пойти отдохнуть, послал во флигель за судейским.
Глава VIII
Отчаянье, последовавшее за вспышкой надежды, казалось, легло на грудь Нелли стопудовым гнетом. В кабинете составлены все бумаги. Долголягий Антип, презрительно кривясь, выволок из флигелька, заросшего уже осыпанной зелеными ягодами рябиной, жалконький багаж Пафнутия Пантелеймонова Панкратова — крашенный зеленой краской облупленный сундучишко, объемистый черный погребец и шагреневый мешок для бумаг. Вот во двор выкатывают шарабан, стряпчий сам залезает на козлы, трогает… Все! Теперь уже вправду все, а вить они могли на час опередить папеньку минувшей ночью, всего лишь на один час…
Тихо, словно ощущая себя тенью, Нелли прошла через розарий к пруду. Одинокий Протесилай печально любовался своим отражением в еще холодной воде. Вода нагреется до полудни, а холод, сковавший Нелли душу, не уйдет никогда.
— Зря ты смотришь на воду, бедный лев, — Нелли подобрала подол и уселась льву на спину, боком, словно на лошадь. — Думаешь, там твой друг? Думаешь, он пытается вылезти из воды и с тобой поговорить? Нет, это только твое отражение. А друга у тебя нет и не будет. А мои друзья были камни, они со мною говорили. Теперь и я одна-одинешенька, как ты.
Нелли обняла руками голову льва. Вода, струясь, отразила ее золотистые волосы и бледное лицо, прижавшееся щекою к серой морде. Нелли сильнее ухватилась за каменную гриву и пересела по-мужски.
— Увези меня подальше, а, старый лев? — Нелли оттянула пятки и ударила Протесилая в каменные бока. На мгновение ей вправду почудилось, что статуя взяла с места в тяжелый летящий карьер. Пруд раскинулся впереди, как ровное блестящее поле. На карьере ведь тоже кажется иногда, что ты неподвижен, а мчится сама земля. — Хотя бы куда-нибудь, где можно мне прожить и без камней! Может, хоть ты, каменный, мне поможешь? Видишь ли, на живой лошади мне ехать некуда! На ней я могу домчать только до соседей, ну еще к маменькиной крестной в монастырь…
И вдруг каменный полет оборвался. Словно кто-то невидимый подтолкнул Нелли локтем. И как раз, как упомянула она старую княгиню. Гиль! Великая важность ей до этой игуменьи! Которая вдобавок даже в лицо-то ее, Нелли, не знает, только и наслышана про светлые волоса…
Нелли вскрикнула и вскочила на ноги. Мгновение стояла она в самой глубокой задумчивости, а затем кинулась со всех ног к дому.
Спустя полтора часа, войдя в комнату матери, Нелли застала Елизавету Федоровну за вышиванием гладью. Прежде обозначенный лишь пустым контуром, бант на посохе маленькой пастушки стал теперь цвета само.
