Еще воспарит. Битва за Меекхан (ЛП) - Вегнер Роберт М.

Он закрыл глаза, едва сдерживая кислую улыбку. Его предупреждали об этом, несколько доверенных медиков говорили, что если он будет слишком долго отказывать себе во сне и пить слишком много стимулирующего напитков, в его сознании проснутся демоны паранойи и подозрительности. Всего дюжину дней назад они с Ласкольником пили до упаду, горланили бравурные песни, а теперь что, он собирается обезглавить его посреди битвы за то, что у его людей растут усы?

Он медленно выпустил воздух.

- И что я должен делать, Генно? Что я должен делать? В конце концов, ты читал отчеты.

Они оба читали. Войска Йавенира атаковали город с самого утра, используя лестницы, катапульты и даже осадные башни. К полудню почти вся первая линия валов пала, и лишь отдельные группы солдат оборонялись в нескольких местах, но после этого продвижение замедлилось. Вторая линия валов, та, которая должна была "пасть" после мнимой обороны, не могла пасть, потому что не была атакована. Вместо этого кочевники ворвались в долину Саверад, как медведи на пасеку. Пятый полк умолял о поддержке, только об этом. Креган-бер-Арленс все еще не верил, что Йавенир действительно серьезно нападет здесь. Лучшие войска Отца Войны наверняка таились в главном лагере, готовые взять город, как только его оборона ослабнет.

- Я понимаю. - Ласкольник перестал скрипеть зубами, и его взгляд смягчился. - Я все прекрасно понимаю, Ваше Величество. Но если мы нападем на укрепившихся се-кохландийцев, то потерпим поражение. Пожалуйста, поверьте мне, милорд. Вы, меекханцы, похоже, мастера защищать полевые укрепления, но в Великих степях это искусство также известно. Каждое племя знает, как устроить острог, запастись топливом или вырыть вал, окруженный рвом, и как защищаться из-за него от всадников. К тому времени, как мы захватим первую линию валов, Йавенир выведет Всадников Бури из главного лагеря, обойдет нас с фланга и разобьет.

- Вы уверены?

- Я бы так и сделал.

Наступило молчание, поскольку никто из них не знал, что сказать. Император мог отстранить Ласкольника от командования конной армией и передать приказ об атаке непосредственно командирам кавалерийских полков. Они бы вывели их и… здесь этот мужественный дикарь был прав, скорее всего, их бы убили. Но эта атака должна была стать единственным шансом Империи перехватить инициативу у кочевников, ведь до сих пор именно они постоянно били по щиту Меекхана. Если давление на долину Саверад не прекратится, то в конечном итоге туда придется отправить солдат из города. А потом еще и еще, ослабляя оборону столицы, пока она окончательно не падет. Они могли нанести удар сейчас, а могли позволить Йавениру разыграть эту битву по-своему. И единственными резервами, которые у него оставались на данный момент, кроме полка императорской гвардии, была конная армия Ласкольника.

У них не было выбора. Они должны были вывести кавалерию на равнину под городом и нанести удар по лагерю кочевников. И в то же время атаковать всеми силами со стороны города. И тогда только Великая Мать защитит их.

Он как раз открыл рот, чтобы отдать последние распоряжения, когда перед палаткой поднялась суматоха.

- За императора! За императора! - крикнул кто-то хриплым голосом. - Отпусти, сукин сын!

Перед входом, трое солдат стражи держали еле стоящего на ногах лейтенанта в рваном, запятнанном кровью плаще. При виде правителя офицер встал смирно и опустился на колено.

- Молнии … И жереберы, - прохрипел он. - Они нанесли удар.

Они разбили нас… Двадцать пятый… уничтожен, милорд.

* * *

Мужчина сидел за столом уже более четверти часа и тупо смотрел на чистый лист бумаги. В городе императорские часы уже давно пробили полночь, но он не чувствовал сонливости. Две большие масляные лампы отбрасывали на бумагу тусклый свет, перо, застрявшее в чернильнице, криво торчало на своем месте, прогуливающиеся по улице стражники что-то оглушительно кричали. Конечно, все было в порядке, и добрые люди могли спать спокойно.

Его считали хорошим человеком, но он не мог спать. Не только сейчас. Совсем. Сегодня была годовщина битвы, точнее, годовщина третьего дня, или, скорее, третьей ночи, битвы при Меекхане.

Хотя, на самом деле, все началось во второй половине второго дня, когда по позициям Двадцать пятого полка ударили Всадники Бури. А может быть, немного раньше? Когда Пятому полку впервые пришлось столкнуться с заклинаниями проклятых жереберов? Он помнил как внезапно земля задрожала под их ногами, и неожиданный вихрь волной ударил со стороны се-кохландийцев, и волны с каждым ударом становились все сильнее, пока, наконец, деревья не начали скрипеть и шататься, и солдатам третьей роты пришлось лечь на землю и, обхватив сучковатые стволы руками, делатьвсе возможное, чтобы не взлететь в воздух. Несколько мгновений над вершиной самого высокого холма висел смерч, поднимая все, что не припало к земле, а рев бури был таким, что человек не мог расслышать собственного крика. И все кричали, особенно когда на них двинулись те деревья, которые они срубили раньше. Вот как это выглядело: стена из розовоцветущих ветвей, лежащая в нескольких десятках шагов перед их позициями, колыхнулась раз и второй, затем рухнула, словно пучок сена, подхваченный ветром, и двинулась вверх по склону. И на мгновение показалось, что сотни срубленных деревьев упадут на них и, сминая между крепкими стволами, вколачивая в землю.

А потом вихрь затих, как и начался, - внезапно, и они услышали грохот тысяч копыт, стучащих по земле.

«Всадники Бури нанесли прямой удар по Двадцать пятому. А у его воинов не было деревьев, чтобы укрыться от ветра, поэтому вихрь сдувал их или срывал в небо и швырял о землю, и когда атака се-кохландийцев обрушилась на них, они были большей частью рассеяны, оглушены и ошеломлены. И началась резня. Пехотинцы либо падали сразу, растоптанные, пронзенные копьями, разрубленные ударами сабель и топоров, либо - если каким-то чудом им удавалось удержаться на ногах и собраться в кучу, были убиты после короткого момента отчаянного сопротивления. Менее чем за десять минут две трети из почти полутора тысяч солдат полка - именно столько их осталось на второй день боев - были убиты, а остальные бежали либо в долину, либо в сторону. Почти двум сотням удалось добраться до своих холмов, и, очевидно, несколько сотен добрались до позиций Тридцать девятого.»

Он знал, что вся атака была именно такой, поскольку полдня сражался бок о бок с одним из выживших после расправы над пехотинцами Двадцать пятого. И человек говорил об этом без передышки, пока стрела не попала ему в глаз. Его звали… нет, он не мог вспомнить.

Мужчина наконец-то взялся за перо, которое казалось неестественно тяжелым и холодным. Ничего. Когда он начнет писать, будет легче.

"Молнии прорвали центр позиции Пятого полка и уничтожили Двадцать пятый полк менее чем за четверть часа, но они не ударили вглубь долины, вместо этого разделившись справа и слева, отрезав путь к отступлению нам и Тридцать девятому полку. Я пишу "путь отступления", потому что в тот момент, когда мы стояли на дрожащих ногах, все еще ошеломленные бурей, зная, что оборона прорвана, мы бы бросились бежать как можно дальше от врага. Мы сражались весь день, всю ночь и большую часть следующего дня, жуя сухари и запивая их затхлой водой, если таковая имелась в мешках, без отдыха и поддержки, потому что таков был императорский приказ, но когда центр наших линий пал, эти приказы, в сознании большинства из нас, потеряли свое значение. Кроме того, что … бежать было некуда, так как эти дикари окружали наши холмы со всех сторон. Тысяча двести солдат, считая выживших из Двадцать пятого, голодные, раненые и измученные жаждой, были отрезаны от остальной армии. И хотя, насколько я знаю, император наконец отреагировал на атаку на долину и перебросил туда сначала свой полк гвардейцев, а затем еще пять, набранных из города, для нас, для Шестьдесят седьмого, это ничего не изменило. Имперская контратака оттеснила Молний немного назад, но в течение часа их поддержали новые войска кочевников, и до следующего дня наши не приближались к холмам ближе, чем на пятьсот ярдов".