Энгус Уэллс - Повелители Небес
Он был высоким, приблизительно одного роста со мной, и мне пришло вдруг в голову, что он даже чем-то похож на меня. По крайней мере, кожа его была темна, волосы черны, глаза голубые едва ли не серые. Лицо его казалось непроницаемым, но я заметил, что взор его быстро скользил по сидевшим за обеденным столом, точно он старался заглянуть в самые потаенные уголки их чувств. Так мог смотреть только настоящий боец. Человек тот носил на себе одеяние из простого небеленого полотна, под покровами которого угадывалось крепкое мускулистое тело. Рвиан держала его под руку. Я ненавидел незнакомца уже только за это. Она что-то сказала ему, и он стрельнул в меня коротким выразительным взглядом. Или просто он посмотрел на высокий стол, не знаю, только я исполнился ревностью. Когда человек этот сделал несколько шагов вперед, я увидел, что у него осанка настоящего воина. Он просто не мог быть никаким слугой.
Во рту моем все высохло. Я знал, что Рвиан «видит» меня и совершенно точно осознает мое присутствие. Этого я перенести не мог. Я увлажнил губы свои вином, сердце мое молотом кузнеца ударяло в наковальню моей груди. Я поднялся и открыл было рот, но… Пиррин опередил меня.
— Рвиан, — сказал он не то чтобы очень спокойно, — у нас тут еще один гость. Сказитель, Давиот. Вы, я полагаю, знаете его.
Я увидел, как пальцы Рвиан крепче сжали руку слуги, она обратила свое лицо в ту сторону, откуда раздавался голос, как обычно поступают в таких случаях слепые. В результате этого ее движения глаза наши встретились, я взирал на свою любимую в совершенном смятении.
Она сказала:
— Давиот?
В голосе ее слышалось что-то такое, чего я никак не мог определить. Радость? Удивление? Тревога? Все, что я мог сделать — это сказать:
— Рвиан.
Сам Пиррин лично подвинул ей стул. Я наблюдал за темноволосым слугой, который внимательно проследил за тем, как она села, и встал за спинкой стула. Тут изумление мое возросло сверх всякой меры, Рвиан вела себя с ним как с самым настоящим слугой. Я просто не мог поверить, чтобы моя красавица-Рвиан так могла обходиться с любовником, разве что она не совсем испортилась на своем острове.
Колдунья моя сказала:
— Сколько воды утекло с тех пор, Давиот. Вы здоровы?
Голос — все тот же, мелодичный, мягкий, но в нем я не мог не почувствовать обескураживавшей холодности. Что там говорить, разве она не «видела», что я здоров? К чему такие игры? Я было хотел спросить ее об этом откровенно при всех, но подумал, что пусть будет так, и если (теперь мне даже стыдно вспоминать об этом) она играет со мной, я должен подыграть. У меня все-таки есть достоинство, я сумею показать ей свое безразличие.
Я сказал:
— Благодарю, а как вы?
Она ответствовала мне:
— Если не считать того, что приходится пользоваться услугами поводыря в незнакомых местах, можно сказать, что все в порядке.
Как ни был я смятен в чувствах, как от горестных мыслей моих, так и от ее поведения, все же я сумел распознать в словах моей колдуньи предостережение. Я-то знал, что никакой поводырь ей не нужен, значит, возможно, для того, что она опиралась на руку неизвестного мне человека, существовала какая-то причина. Мне бы очень хотелось отвести Рвиан в сторону и расспросить обо всем, но я не мог позволить себе этого. Что, в конце концов, связывало нас, кроме стародавних воспоминаний? Да будь они прокляты!
Мириады вопросов теснились в моей голове. Обвинения? Слова любви? Что бы я там сам себе ни говорил, я знал, что люблю эту женщину, как прежде. Сейчас, глядя на нее, я почувствовал это с особенной силой. Кем бы ни был этот парень, стоявший рядом с ней, я все равно люблю ее. Я сомневался, точно человек, умиравший от жажды, который подполз к ручью и стал вдруг размышлять: не отравлена ли в нем вода? Я смотрел в лицо своей богини и сгорал от желания коснуться ее, поцеловать, прижать к себе. Воспоминания о днях, проведенных вместе с ней в Дюрбрехте, выступили словно соль на разбереженных ранах. Я проклинал эти правила вежливости, предостережение, полученное от моей любимой, обязанность поддерживать беседу. Я ел, не понимая, что за куски кладу себе в рот. Я смотрел на Рвиан, вспоминая вкус ее поцелуев, в то время как она, к ужасу моему, оставалась холодной как лед.
Она сказала мне, что возвращалась в Дюрбрехт по вызову своей школы, а человек, бывший рядом с ней, являлся ее слугой и поводырем. А я? Где я и что я? Куда иду?
Уже позже, когда я обрел способность замечать то, что происходило вокруг меня, я обратил внимание на то, что Рвиан, со свойственной скорее моим коллегам тонкостью, сделала так, что говорил в основном я, а она, склонив голову, слушала, внимательно «разглядывая» мое лицо. По сей день не могу понять, осознавал ли Вариус то, что Рвиан может «видеть», или оказался, так же как и все остальные, введен в заблуждение. Впрочем, никого я тогда вокруг себя не видел, кроме своей любимой.
Наверное, мы по-настоящему поговорим потом. Когда я смогу встретиться с ней один на один и заставить ответить на некоторые мои вопросы. Если ей так хочется унизить меня, я не покажу никому своего горя. Вместо того я, услышав просьбу наместника приступить к выполнению своих обязанностей, так и сделал, проклиная свое призвание.
Я не слишком-то старался, но меня наградили аплодисментами, а к тому времени, когда я закончил, солнце перевалило за полдень. Тогда мне позволено было исчезнуть, и я, оказавшись свободным, подумал было о том, чтобы навестить Рвиан в ее комнате. Но я решил, что не стоит делать этого, и отправился в конюшню. Если я собирался найти утешение в обществе своей кобылы, то я ошибся. Лошадь приветствовала меня ржанием и оскалом зубов, точно то, что она попала в уютное стойло, снова испортило ее характер. Пообщавшись с ней, я снова вышел во двор.
Там я нашел Робирта, обучавшего некоторых обливавшихся потом солдат приемам фехтования. Я постоял, посмотрел на них и попросил разрешения принять участие в упражнениях.
Сотник окинул меня совершенно равнодушным взглядом и кивнул головой. Он выдал мне обмундирование и деревянный тренировочный меч и предложил стать моим противником.
Когда я завязал на себе шнурки своих кожаных доспехов, Робирт произнес, обращаясь ко мне:
— Мои симпатии на твоей стороне, Сказитель. Все еще любишь ее, а?
— Что, так заметно? — спросил я.
Он ответил с достоинством:
— Любому парню с глазами.
«А ей?» — Я выругался и вскинул меч.
Робирт сказал:
— Тренировочный бой, Давиот.
Вот уж не думал, что у меня все так на лице написано. Я кивнул и встал в позицию.
Когда день начал склоняться к закату и неясные тени поползли по двору, Робирт объявил окончание занятий. Я насквозь промок от пота и покрылся синяками, которых было, кстати сказать, меньше, чем у сотника, что заставило меня считать себя неплохим фехтовальщиком. Этот человек напоминал мне Андирта. Он заставил меня посетить замкового травника, от которого я вернулся к бедолаге Рилу, протягивая ему свои пропыленные башмаки и донельзя грязную рубаху. Тот принял все это от меня со скромностью и смирением и позаботился о том, чтобы мне принесли ванну. Я приложил к набитым мечом Робирта синякам мазь, посылая к чертям свои душевные переживания. Еще раз встретиться с Рвиан за столом среди культурных людей? Нет, это слишком. Надежды мои ослабевали.
