Constance_Ice - Гарри Поттер и келья алхимика. Главы 1-8.
"Ты счастлива", – прозвучало почти как обвинение, но она этого не заметила и вновь расплылась в бездумной улыбке.
"Почему бы и нет?"
"Не понимаю", – сухо заметил он, по привычке пожимая плечами и морщась; этот жест все еще вызывал боль. – "Как может такой безбашенный идиот, которому лень пошевелить собственными мозгами, чтобы понять, что им манипулируют, сделать женщину счастливой. Особенно такую, как ты".
"Не надо, перестань", – она смотрела на него с сочувствием, точно на обиженного ребенка. – "Может быть, он и плохо разбирается в людях. Но он еще и надежный, понимаешь?"
"Теперь понимаю", – он поморщился и неловко заерзал под одеялом. – "Ты просто не смогла устоять перед напором такого бездонного очарования".
"Тебе плохо", – забеспокоилась она.
"Нет", – кратко оборвал он ее, даже не беспокоясь о том, что она заметит сарказм в его голосе. – "Мне очень хорошо, поверь", – он подергал повязку, смутно надеясь, что бинт затянут некрепко, и он сможет съязвить что-нибудь на этот счет. – "Особенно теперь, когда я узнал, что о нем есть, кому позаботиться. За него уже можно не беспокоиться".
"А, так ты понял", – прошептала она.
Он ничего не понял, но кивнул. Они помолчали.
"Поспишь?"
"Здесь?" – послышался натянутый смешок. – "За кого ты меня принимаешь?"
"За человека, которому нужно отдохнуть и восстановить силы".
"Не беспокойся, через пару часов все окончательно затянется. Когда я смогу аппарировать, то избавлю тебя от этой обузы".
"Ну что ты такое говоришь, какая же ты обуза?!" – после паузы. – "Знаешь, это прозвучит не слишком красиво, но я рада тому, что Разрезальное Проклятие одного из этих чертовых Упырей дало нам возможность снова увидеться".
"Звучит так", – скривился он, – "точно это не ты говоришь".
"Я беспокоилась за тебя", – просто сказала она.
"Не скажу, что мне это очень приятно. Я, знаешь ли, не мальчик, чтобы меня на помочах водить", – буркнул он.
"Почему ты не уехал за границу? Разве это было бы не естественно в твоей ситуации – уехать из страны и искать работу где-нибудь на континенте или в Америке? С твоими способностями…"
"Ты считаешь, что можно нормально жить где-то еще?" – фыркнул он, стараясь придать лицу максимально консервативное выражение. Увы, полурасстегнутая красная рубашка в желтую клетку сделала эту попытку крайне комичной. – "Работать с тупыми, жирными американцами, которые совершенно не умеют говорить по-английски и даже называют обед ужином? Или с шепелявыми лягушатниками…"
"Ой, перестань", – засмеялась она. – "Ты говоришь, как старый тори!"
"Кто?" – Он напрягся – не выносил, когда над ним смеялись. Даже она.
"Не обращай внимания. Это магловский юмор".
"Юмор", – он хмуро поежился и вдруг пробормотал. – "Знаешь, а ведь крестный предлагал мне уехать в Италию. У него там потомки, ну, то есть, дальние родственники".
"Ты никогда не рассказывал, что у тебя есть крестный".
"Я жил у него на каникулах после пятого и шестого класса. Они с отцом уже давно не ладят, хотя раньше вместе работали. Крестный хороший человек и потрясающе талантливый ученый, только", – он повернулся и осторожно ощупал повязку. – "Только я же не могу все время жить у кого-то".
"Не в том ли дело, что все их таланты попросту подавляют тебя?"
"Тоже мне, психолог", – скривился он.
"Если бы в школе у нас работал психолог, половина наших не ушла бы к Вольдеморту!"
Он изменился в лице, и она поняла, какую только что сморозила бестактность.
"О боже, прости меня! Прости, пожалуйста".
"Знаешь, я все же посплю немного", – перебил он ее и с трудом повернулся на бок. – "Если тебя не затруднит, погаси свечи, мне отсюда их не достать".
***
Ей очень хотелось спать, но когда она попыталась свернуться клубочком под клетчатым пледом в гостиной, то обнаружила, что сон упорно к ней не идет. Вместо этого в голову лезли всякие мысли, от которых она беспокойно ворочалась на диване, вцепляясь пальцами в обивку и сбивая подушку.
В конце концов, ей пришлось встать и спуститься вниз, чтобы плеснуть водой на раскрасневшееся лицо. Халат по дороге зацепился за ступеньку и сполз с ее плеч. В ванную она по какому-то наитию не пошла, вскользь, почти подсознательно прогоняя мысль о сером призраке, взглянувшем на нее из зеркала, и открыла кран на кухне. Прикоснувшись лбом к прохладной поверхности деревянного шкафчика, она с силой зажмурилась и представила на мгновение, что ничего не произошло. Скоро наступит утро, сказала она себе. Дождь прекратится или перейдет в снег. А потом легкая метель вспенится в холодном воздухе, окутает соседние холмы и превратит их в сказочный предрождественский сон, в котором нет места ни войне, ни Вольдеморту, ни старым ошибкам, о которых давно пора забыть.
Если, конечно, считать ошибками их, а не что-то другое.
Она крепко ухватилась за металлическую ручку шкафа. Нельзя думать об этом! Нельзя! Разве можно упрекать себя в том, что она выбрала того, кто нуждался в ней больше? Она усмехнулась: вот уж кого трудно было заподозрить в слабости, так это его. Тихие шепотки и тщательно скрываемый восторг при появлении его – красивого удачливого и талантливого мага – создавали ауру сладкой надежды на то, что темные времена закончатся куда быстрее, чем уныло утверждают газеты. Гриффиндор, вон оно как! Конечно, на кого же еще надеяться, как не на Гриффиндора!
Стать Гриффиндором для него было легко и естественно, точно он им и родился. Странно, актер из него всегда был никакой, возможно, он просто искренне верил в то, что эта игра приблизит истинного Гриффиндора к тому, для чего он и был рожден. Если бы он знал… Впрочем, она ему никогда не скажет. И Дамблдор тоже – к чему терять такой ценный материал? Она заскрипела зубами. Все мы – просто материал! И почему он не наложил на нее Заклятие Забвения, после того, как она наорала на него? Почему он вообще позволил ей жить дальше, раз ставки были действительно так высоки? Это может означать одно: она тоже участвует в этой партии, но пока не знает, в какой роли – крупной фигуры или пешки. Старый директор слишком хорошо знал своих учеников, возможно, он понимал, какое она примет решение в сложившейся ситуации?
Иногда быть женой очень трудно.
Сдавливавшая ей лоб тяжесть внезапно отпустила. Надо посмотреть, как он там.
Он спал, раскрывшись, как ребенок, разметав руки по смятым одеялам и судорожно прикусив подушку зубами. Метка зловеще темнела на анемично бледной коже – смутный свет луны, мелькавшей за тучами, падал как раз на нее. Она наклонилась поближе и всмотрелась в изгибы выжженной на коже татуировки. Ей показалось, что змея, бесконечными кольцами выползавшая из черепа, чуть шевелится. Это навсегда? И что лучше – такое откровенное, грубое клеймо, принятое добровольно, или клеймо невидимое, вечно искушающее, данное свыше?