Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)
Он был немолод, но крепок, одет почему-то в парадную форму Геханского флота, с алым шнурком, пересекающим грудь наискосок. Статный, выточенный из камня и такой же, как камень, грузный, уставший, осыпающийся. Его лицо я видел тысячу раз. Оно тоже осыпалось как старинный барельеф, но я узнал его, также безошибочно, как узнавал в зеркале собственное лицо. Хотя это было одно и то же. Его кожа была покрыта морщинами, тяжелыми, глубокими, напоминающими трещины на поверхности пустынной холодной планеты, а взгляд пустой и уверенный.
И мертвый. Седина в длинных волосах, гордый и породистый излом носа, благородные линии острых скул, подбородок…
Это была моя статуя, слепленная по моему же образу и подобию, слишком страшная чтобы подойти к ней и слишком живая.
— Иди, — сказал он громко, — Тебя ждут. Ты обещал не оставлять его одного.
— Он мой, — твердо возразил Элейни, — Он уже обещал мне. Ему придется идти за мной.
— Дорога, по которой он шел с тобой, не привела его к тебе. У него теперь новый путь.
— Он мой!
— Нет. Он уже даже не принадлежит сам себе. И у тебя не хватит сил тягаться с тем, кто показал ему новый путь.
Элейни застонал, как от боли, я сжался, чувствуя отчаянное желание обнять его, впитать его боль, его страдание, снова почувствовать его тепло… Но я понял — если коснусь его, мертвенный холод уже не отпустит меня. До тех пор, пока не разобьется ставшее хрупким ледяное сердце. Это был не мой путь.
Линус-Два повернулся ко мне.
— Уходи. Ты больше не увидишь меня.
— От тебя не убежишь, старый зануда. Ты еще навестишь меня.
Он усмехнулся. Так, как мог бы усмехнуться древний ледник или вековой дуб.
— Нет. У меня тоже другой путь, друг Линус.
И прежде чем я успел понять, что это значит, он коричневой молнией метнулся к Элейни. Я услышал только тонкий вскрик. Прежде чем две фигуры, слившись в одно целое, беззвучно перевалились за край площадки.
Я стоял один. И деревья больше не качались, они замерли неподвижными часовыми, стражами леса, где уже никогда не пройдет человек. Леса, в котором осыпается от старости чей-то грозный родовой замок с гербом на воротах.
Но к нему уже никто и никогда не пройдет.
А потом меня завертело в огромно водовороте, поднимая к нему, затормошило, закрутило, воздух стал мягче и свежее, а тело начало чувствовать что-то знакомое, привычное, но то, чего не было до этого. А потом меня вдавило в небо и вышвырнуло куда-то еще выше, где мир оказался полон совсем другими звуками и был другим на ощупь.
— Что? — пробормотал я, пытаясь сохранить во рту сладковатый привкус сна, — Да?..
Что-то теплое завозилось рядом, приникло к боку.
— Линус, корабль.
— Что… Какое… Корабль?
Сон сорвало, разметало остатки, как ветер рвет и срывает паутину с куста, в глаза хлынуло яркое солнце, его золотистые прожилки уже дрожали в воздухе. Надо же, сколько проспал… А зуммер не сработал.
— Наверно, он уже давно появился, — виновато сказал Котенок, — Я только что увидел. Смотри, вот здесь.
Я поднялся на ватных ногах, едва не зацепив терминал, приник к экрану. В глазах все еще рябило, но я сразу нашел небольшой серебристый огнек, плывущий по серому полю.
Они успели?
На лбу выступил пот, пальцы в миг закостенели, стали чужими. Я коснулся ими клавиатуры терминала и серебристая точка обросла бахромой цифр и символов, приблизилась. Теперь это уже была не точка, а вытянутый эллипс, имеющий сходные с веретеном очертания. Просто неподвижная отметина на плоскости экрана — такая же могла бы образоваться, если бы я по рассеянности разлил на матовую поверхность немного серебристой краски. Котенок напряженно глядел на нее и беззвучно шевелил губами.
— Не они, — сказал я со спокойствием, от которого, будто замороженное, онемело нёбо, — Это не герханский корабль.
Котенок не удивился. Должно быть, он сам уже это понял.
— Точно?
— Да, точно. Не отвечает на стандартный сигнал.
— Они не успели.
— Самое интересное… — я зацепил отметину ногтем. Наверно, в подсознании на мгновенье появилась мысль — стереть ее, счистить с экрана, — что он не отвечает и на стандартный имперский сигнал. Не знаю, что это за корабль, мне отчего-то кажется, что не к добру он здесь появился.
Котенок тенью замер за моей спиной. И мне показалось, что он напуган.
— Ты можешь его показать?
— Он еще довольно далеко, врядли что-то можно будет разглядеть. Сейчас попробую.
Я набрал несколько команд, терминал послушно загудел. Через две минуты он выдал изображение — крошечное существо, копошащееся на экране, маленькое и тусклое, как капля потемневшего от времени серебра. Качество было плохое, это был предел для устаревшей аппаратуры спутника, лишь прищурив глаза я смог разобрать смутные очертания корпуса. Корабль был узкий и длинный, в нем было что-то от брошенной невидимой рукой прямо сквозь ткань Космоса рапиры, но рапиры огромной и красивой. Все остальное было смазано так, что сколько я ни щурился, почти ничего не рассмотрел кроме небольшой обтекаемой рубки и острого носа. Непривычные обводы, совсем не похожие на герханский стиль и уж конечно в нем не было ничего от неуклюжих имперских коробок.
Значит…
— Десантный крейсер второго класса, — сказал Котенок, — Тип «Арьян-доу».
Я не сразу повернулся.
Я должен был знать это с самого начала.
Скай-капитан Линус ван-Ворт, вы всегда были идиотом. Слишком погруженным в себя чтобы замечать простые вещи. Слишком упрямым. И вы слишком долго прощали себе веру в то, чего не бывает.
Не было больше изумрудов, я видел простые человеческие зеленые глаза. Яркие, но обычные. Они смотрели на меня испуганно и этот испуг был как талая вода, еще недавно выглядевшая льдом. Такая вода бывает в проталинах, когда море ранней весной начинает избавляться от ледяного панциря. И мне захотелось чтоб он ничего не говорил.
Космос, не дай ему ничего сказать. Но я видел его губы и я видел его глаза. Он должен был сказать, а я должен был услышать.
— Это кайхиттены, Линус.
— Да?
— Это их крейсер. Наш.
— Котенок.
Он сделал движение, как будто хотел прижаться ко мне, но не подошел. Стоял передо мной — маленький, сжавшийся. Смотрел в пол и тяжело дышал. А я удивлялся собственному спокойствию, хотя и чувствовал, как зарождается внутри, где-то там внизу, где вечно чернеют непроглядные волны, неподвластные взгляду, напряжение, дрожащая уже буря, вихрь. И в это черное море погружался я сам. Оно заливало меня, мешая дышать, обволакивая, останавливая сердце.
