Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)
— Нет, Элейни. Выбор у меня был. Я люблю его.
— Он сбил тебя с пути. А я ждал… Ждал тебя, мой Линус. Но ты долго не шел.
Голос стал холодным, слова превратились в крохотные зазубренные льдинки.
— Перестань! — я попытался вызвать в себе гнев, взорваться, вспыхнуть, хоть на секунду растопить это адское ледяное наваждение, — Не говори о нем так! Я… я люблю его, да. Зачем все это?
— Зачем?.. — он задумчиво почесал переносицу, — Ты всегда любил задавать сложные вопросы.
— Хватит. Я пойду с ним до конца.
— Так же, как обещал со мной?
Ледяное лезвие впилось в живот, прокрутилось, нанизывая внутренности, хлынуло в кровь, отчего кровь тут же заледенела, стала густой и прозрачной.
Но я даже не отступил. Во сне такое бывает. Боль я чувствовал где-то в другом слое сна, в этом же я смотрел в глаза давно мертвому человеку.
— Я не смог пойти за тобой, Элейни. Ты знаешь это.
— Ты испугался?
— Я понял, что не смогу этого сделать. Это был не мой путь. Элейни, ты же знаешь, что между нами было. Я не мог.
— Ты не смог умереть бессмысленно. Ты поэт, но ты всегда был рационален, любимый.
Последнее слово ужалило, клюнуло расплавленным металлом в лоб. Я качнулся. А он подошел еще ближе. Я узнал запах его духов, хотя еще минуту назад этого запаха не было. В голове кружилось, но я отчетливо видел, как он осторожно и внимательно заглядывает мне в лицо. Если не присматриваться, можно было даже не заметить этого потека на шее…
— Я остался. Это мой выбор, — я выпрямился и посмотрел ему в глаза, — Я перед тобой, Элейни. Я сделал выбор.
Хватит.
— Ты лгал мне.
— Да.
— Ты позволил мне уйти. А сам остался.
— Да.
— Ты изменил мне. С варваром.
— Уже ничего не исправить.
— Еще можно.
Он взял меня за руку и ладонь у него вдруг оказалась теплой. Не холодной. Не твердой. Простая теплая человеческая ладонь, мягкая и приятная. Я узнал это прикосновение, хотя оно относилось к другой жизни, к той, которая мне уже не принадлежала. И мне почему-то стало вдруг легко, я смог вздохнуть полной грудью. Исчезло ледяное острие, растаяла кровь в жилах. Я снова видел ясно и четко.
Элейни смотрел мне в глаза и улыбался. Я помнил его лицо, прекрасное, незабываемое, я помнил эти кудри, очертания этого носа, эти брови были мне более знакомы, чем собственные… Я поднял руку и коснулся его лица.
Элейни даже не вздрогнул.
— Пошли, Линус.
Мы подошли к краю башни. Я успел подумать, как же забираться на зубец, ведь во сне движения такие неловкие и скованные… Но зубцы исчезли сами, даже не растворились, просто они перестали существовать в этом, ограниченном площадкой, мире. Мы подошли к краю и заглянули за него. Там было темно и покачивались шапки деревьев, с высоты похожие на большие пушистые шары, из которых то тут, то там выпирали куски проволочных каркасов. И я понял, чего мне хотелось все это время. Оттолкнуться от последнего материалнього предмета в этом мире, отбросить от себя все, чего можно коснуться. Отдать себя ветру. Оторваться. Нырнуть. Это было так неожиданно и так просто, что я едва не засмеялся. А ветер уже не был холодным. Он подбадривал меня, поддерживал и в то же время мягко давил в спину. Мне оставалось только оторвать ногу и сделать последний шаг.
Я чувствовал, как нужен этот шаг, как сами камни старой площадки отталкивают ногу, как звенит напряженный воздух, как… Элейни улыбался мне и я понял, что единственное, что мне надо для того чтобы быть полностью, окончательно и вечно счастливым — это видеть эту улыбку до тех пор, пока не закончится падение.
Котенок был бледной тенью и, теперь я видел это так отчетливо, что даже колючие мурашки бежали по пальцам, он с самого начала не был нужен. Я просто схватился за него, как утопающий хватается за качающуюся на волнах доску. Он знает, что утонет, у этой планеты нет берега, его ждет дно, но он боится и пальцы все сильнее сжимаются на дереве.
Все было просто с самого начала. Мне всего лишь стоило довериться себе.
Площадка становилась все меньше — мы с Элейни, взявшись за руки, стали наклоняться над пропастью. Ветер бил в лицо и сильнее всего в жизни мне хотелось хватать ртом этот прохладный сладкий ветер. И чувствовать тепло в руке. Видеть отсвет золотых волос.
Пусть забудется несчастный малыш, одиноко сидящий на вершине маяка, глядящий не отрываясь в море, прости меня Космос, пусть он забудется, как детский сон, пусть обретет свободу и плывет… Туда, где нет Линуса ван-Ворта, где всегда тепло и где есть море — ласковое, с пенистыми мантиями ленивых волн, с дерзким шелестом приливов, с красноватыми ракушками на дне и клубками похожих на пряжу водорослей. Где ночи мягки и душны, но их дыхание приносит свежесть, где рассвет пахнет небом и солнцем, а закаты пылают как огромные пожары за горизонтом. Где море поздней весной горит и светится колдовским зеленым огнем, в который можно упасть…
Что-то стальное и узкое пробило навылет сердце. Пригвоздило к камню. Нога, уже поднявшаяся, замерла. И я увидел в глазах Элейни досаду.
Я обещал Котенку. Обещал, что покажу, как светится море.
— Я остаюсь.
Элейни посмотрел на меня и я увидел, как в его зрачках загораются маленькие, пока еще черные, огоньки.
— Линус, мы должны.
— Я остаюсь, — повторил я и вырвал свою руку. Его ногти царапнули по коже, оставив четыре ледяных, как космический лед, дорожки. Было поздно — я отошел от края площадки.
Деревья под нами заволновались, закачаличь, ветер, которого я уже не ощущал, гнул их едва ли не до самой земли и их скрип, скрип сухого крепкого дерева в сочетании с шелестом листвы, звучал как причудливая и неприятная музыка, с намеком на ритм, но вызывающая дрожь.
— Линус.
Он шагнул ко мне. Остановился. И его глаза уже не были глазами Элейни. Они превратились в то, чему я не мог дать названия. Но я не мог отвести и взгляда. Сон заморозил меня, сковал, сделал воздух вокруг сухим и плотным, таким, что я не мог даше пошевелить рукой. И еще в нем появился запах, предвестие чего-то страшного и тяжелого.
— Линус.
— Элейни, посмотри мне в глаза. Я не пойду с тобой. У меня теперь другой путь. И я ничего не смогу с этим поделать.
Его лицо исказилось от злости, потемнело.
— Ты предал меня… — прошептал он тихо, будто еще сомневаясь.
И шагнул в мою сторону.
Но за моей спиной послышался звук вроде хлопанья огромных крыльев. Я обернулся. И увидел человека.
Он был немолод, но крепок, одет почему-то в парадную форму Геханского флота, с алым шнурком, пересекающим грудь наискосок. Статный, выточенный из камня и такой же, как камень, грузный, уставший, осыпающийся. Его лицо я видел тысячу раз. Оно тоже осыпалось как старинный барельеф, но я узнал его, также безошибочно, как узнавал в зеркале собственное лицо. Хотя это было одно и то же. Его кожа была покрыта морщинами, тяжелыми, глубокими, напоминающими трещины на поверхности пустынной холодной планеты, а взгляд пустой и уверенный.
