Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К
– Хорош издеваться, – ворчу. – Сейчас будет ему фамилия… Вот же черт! Может быть, действительно за книжкой сходишь наверх? Возьми любую, наугад, хоть справочник по холодильным установкам.
– Будешь смеяться, но такая литература в доме действительно есть, – Веня выглядит озадаченным. – Мой отец был инженером холодильных установок, можешь себе представить.
Он отправляется наверх, а я кружу по комнате, дабы размяться. Разглядываю банки из-под импортного пива, не то низведенные в ранг подсвечников, не то возвышенные до этого статуса. Разглядывание, собственно, сводится к простой констатации мелких биографических фактов: это я покупал, таким меня поили в гостях, этого не пробовал никогда, а вот эдакого, кажется, даже и не видел до сих пор. Ну-ка, ну-ка…
Беру банку в руки. Зеленая с белым, дизайн не ах… «Beck’s» называется. И надпись какая-то странная: «Alcohol frei». Ну, «аlcohol» – это понятно. А вот «frei»… Что бы это значило? Одна минута на размышление, гонг. Нет ответа.
Сверху спускается Веня. Ржет.
– Нет там книжек, – говорит. – Ни единой. Как корова языком слизала. Воры, что ли, побывали? Странные какие-то воры… Или просто Ван Саныч на растопку уволок? А ведь мог, гад. Решил небось, что это мусор…
– Ну, нечего делать, сейчас придумаем что-нибудь… Ты мне вот лучше скажи, что такое «фрей», а?
– Фрейр – это скандинавский бог. Ван среди асов, можно сказать, маргинал. Продовольствием у них заведовал, тьфу ты, плодородием… Кажется.
– Кто такой Фрейр, я и сам знаю. Я имею в виду надпись на банке: «Alcohol frei», – показываю.
– А, так это не «фрей», а «фрай». У немцев свои правила писания-читания, и никто им не указ… «Frei» – «свободный», причем не только в значении «независимый», но и «освобожденный от…». В данном случае надпись означает, что пиво безалкогольное. Освобождено от алкоголя то бишь… Я, кстати, очень обижался на злых германцев, когда выпил содержимое этой банки утром трудного дня и только потом заметил надпись…
– Погоди, – говорю нетерпеливо. – Так «Alcohol frei» – значит «без алкоголя»?
– Ну да.
– А «Максим Фрай» можно перевести как «без Максима»?
– Можно… Хочешь сказать, что именно так его и зовут, нашего покойничка?
– Ага, – я смеюсь, пораженный тем, как легко и изящно, сама собой, разрешилась самая сложная из текущих проблем. – Хороший каламбур, да?
– Ничего, сойдет. Странная, правда, фамилия для сына военнослужащего, такая бы скорее докторскому отпрыску подошла, ну да ладно. Существует гипотеза, что жизнь всегда оказывается более причудливой, чем любой вымысел. Будем считать, что нашего мальчика это тоже касается. А теперь можем с чистой совестью расслабиться и выпить за упокой его души, мы это заслужили.
– Ага, – киваю, – все трое…
Кажется, мы все сделали правильно. Вернее, все сделалось правильно само собой, при нашем не слишком активном участии.
И все же меня грызут сомнения. Маленькие, но бойкие прожорливые зубастики, чтобы им пусто было! Очень хочется свериться с ответом в конце задачника, но открыть этот самый «задачник» на нужной странице мне пока не по силам.
А потому, перед тем как уснуть, успеваю загадать: пусть завтрашняя погода станет своего рода «небесной рецензией» результата наших сегодняшних посиделок. Если, скажем, будет пасмурно и уныло, значит, мы, бездарные дураки, все испортили. Если к тому же еще ветер будет выть сердито или другая какая природная напасть произойдет, лучше не гневить судьбу и похоронить новорожденный проект под ближайшим кустом. Впрочем, если ни бури, ни метели не будет, а просто пойдет снег, тогда, памятуя финал кинофильма «Легенда о Нараяме», следует считать, что мы молодцы. А если выглянет солнышко… Но это вряд ли. Небо вон как тучами обложено.
А если все-таки выглянет?
С легкомысленным великодушием сладко засыпающего человека решаю, что солнечный день равносилен телеграмме: «Всем сердцем с вами тчк бог».
Вот и договорились.
117. Ихет
…небесная корова, родившая солнце.
Просыпаюсь от того, что на моих веках играют в чехарду солнечные зайчики. Вопреки моим вчерашним прогнозам, первый день нового года оказался удивительно ясным: мороз и солнце, на радость школьным учительницам литературы.
На часах – половина десятого. В сущности, очень рано, если учесть, что позади – новогодняя ночь, со всеми вытекающими токсическими последствиями. Хозяин дома тихонько похрапывает в своем гнезде из тулупов. В печи еще тлеет огонь: вероятно, Веня вставал, чтобы подбросить туда дров. Поскольку мне никогда в жизни не доводилось топить печь, я минут пять размышляю, следует ли добавить пару поленьев или оставить все как есть. Наконец решаю, что за час небось не погаснет. А там, глядишь, и специалист проснется.
Включаю электрический чайник, усаживаюсь за стол, меланхолично удивляясь его благопристойному виду: никакого разгрома мы не учинили, ничего не перевернули, не разбили, даже не накрошили особо. И бумажка с нашими записями в полном порядке. Ни тебе томатных клякс, ни масляных отпечатков пальцев. В самом низу исписанной страницы – солнечный блик, яркое пятнышко света. Этакая «круглая печать» Гелиоса – дескать, утверждаю, исправленному верить…
И тут я вспомнил свои вчерашние фантазии о погоде. Дескать, «небесная рецензия», «телеграмма от бога», все дела… И вот. Мало того что день, вопреки прогнозам и даже здравому смыслу, солнечный, так еще и «круглая печать». Чтобы не сомневался – так, что ли?
Что же за чудесная судьба мне выпала: получать время от времени такие вот послания! Преисполненный восторга и благодарности, выхожу на крыльцо. Щурюсь, моргаю, не в силах смотреть в лицо великодушной желтой звезде. Глубоко вдыхаю морозный воздух, перемешанный с солнечным светом, и ощущаю сладкий жар в груди, потом в желудке. Тепло стремительно разливается по телу, и даже кончики моих пальцев излучают тусклое, но вполне достоверное красноватое сияние.
Кажется, я и правда проглотил кусочек солнца. Каждый день бы так завтракал!
118. Ицпапотль
«Обсидиановая бабочка», в мифологии ацтеков богиня судьбы. <…> Изображалась в виде бабочки с крыльями, утыканными по краям обсидиановыми лезвиями…
Вечером того же дня мы вернулись в Москву, и я окопался в студии на улице Красикова, дабы с пользой израсходовать каждую арендованную минуту. Даже на работе несколько дней не появлялся – не просто с Вениного согласия, а, можно сказать, по его настоятельному требованию. Мы оба спешим, сгораем от нетерпения, и наши следы присыпаны пеплом, вопрос о происхождении которого мог бы поставить в тупик университетскую кафедру органической химии в полном составе.
