Анна Московкина - Исток
Даже нечисть, нежить и прочая тварь готовилась к долгому холоду, коротким дням и длинным, студеным ночам.
Водяные, тинники, болотники, кикиморы, вьерды — все тихо укладывались по своим норам под толстой коркой льда, выпустив на волю стайки хитрых кэльпи. Заканчивал устраиваться в просторном дупле леший, или лесовик, грибной дед. Он приготовил запас продуктов, созвал в соседки рыжих белок. Оборотень забился в свое логово в лесу, притворившись волком, а может, наоборот, удачно устроился в городе, где сейчас здоровается с соседкой, нахваливая ее квашеную капусту, а та даже не подозревает, что у приветливого парня или девушки иногда вырастает хвост.
Мир живет, полный привычных рутинных забот и дел. Мир живет, краем уха прослышав про возню в Долине Источников, но менестрели так часто врут…
А мир живет…
Но засыпать было все труднее, все труднее было закрыть глаза, ожидая, что передо мной появятся детские круглые глаза, не понимающие — за что? Каждый раз, каждый раз во сне, в полубреду они спрашивали меня об одном:
Почему ты ничего не делаешь?
Почему не освободишь нас?
Почему не остановишь Фарта?
Неужели не можешь?
Во снах я бродила по подземельям замка от решетки к решетке, рвала руками каленые прутья. Выпускала силу, пытаясь смыть заклятия. Кричала, искала стражников, хотела отомкнуть засовы…
И ничего.
И только ближе к утру, под тремя меховыми одеялами, свернувшись клубочком, я видела Вирицу и Инессу. Но стоило мне с кем-то заговорить, стоило присесть за стол в корчме, как снова передо мной стояли полные ужаса глаза и бледные губы заученно повторяли:
— Почему ты ничего не делаешь? Ты же знаешь!!!
Ты же знаешь!!! Знаешь!!!
А страх, тот же ужас сковывал меня, связывал по рукам и ногам.
Сил храбриться больше не было. Пропала и Фартова усмешка, и снисходительное понимание. Агний и Кавель Фарты страшно нервничали, наполнив замок мышиной возней и суетой. Куда-то таскали вещи. За мной следили уже не двое, а четверо наблюдателей.
На каждом повороте стояло по караулу, закрыли выход на стену.
От меня отозвали Щегла, и когда я видела молодого мага, он был измучен, будто колдовал с утра до вечера.
А химеры кричали все громче, настолько, что приходили в каждый сон каждую ночь.
И спать тоже стало страшно…
Фотий придержал приятеля. Поделился силой.
— Накопитель? — прошептал колдун.
— И накопитель тоже, — покивал головой Отшельник. — Где здесь источник?
— Нет источника. Больше нет.
— Но ведь…
— Отвели, — проскрипел тот плохо слушающимся ртом.
— Близнецы должны приехать на рассвете, сколько до рассвета, Зятлик?
— Часа три.
— Не продержимся, — грустно заключил Фотий. — Значит, пора.
— Но тут неподалеку есть дом. Дойдем.
— Зятлик, ты чего, ослеп? Там… — Он внимательно подсмотрел на друга и грустно покачал головой.
Бывало и такое, истощенный резерв проявляется самым странным образом. В этот раз он лишил Зятлика зрения.
— Сядь. — Фотий усадил колдуна на землю. — Сядь.
Три тени, которые Отшельник видел как днем, приблизились. Ночь была светлая. Луна отражалась в лысине Фотия, несмотря на испарину, которой она покрылась от холода.
Сфера вновь начала расти из старческих ладоней, покрытых глубокими бороздами прожитых лет. Фотий шире расставил ноги в кожаных сапогах, раздалась полами расстегнутая стеганка, подшитая в плечах и локтях кожаными вставками. Они тоже блестели в темноте. Пояс болтался в петлице, но колдун, казалось, про него забыл.
Сфера отдавала краснотой только потухшего пламени. В полупрозрачных стенках мерцали всполохи огня.
Маги шли к ним. Незнакомые, чужие маги. Два мужчины и женщина со светлыми распущенными волосами.
Ее непременно бы узнала Айрин и надолго бы задумалась, где же она ее встречала.
Маги шли. Женщина прищелкнула пальцами, с них эффектно сорвалась маленькая шаровая молния и начала стремительно увеличиваться. Молния впилась в сферу голодной волчицей. Там, где они соприкоснулись, появились тоненькие язычки огня, оплели молнию и втянули в себя.
Женщина поджала узкие губы. Мужчины переглянулись.
— Что происходит, Фотий? Что за шум?
— Маги, те маги, которые подожгли твой дом.
— Я ослеп, друг. Совсем ослеп…
— Зрение вернется. Погоди чуток, нужно только время, — улыбнулся старый колдун, хотя знал, что друг не может видеть его улыбки.
Фотий Отшельник покачнулся, по лысине бежал пот. Старик, проживший без малого триста лет, знал: времени больше нет.
Зятлик понял, он ослеп, но не потерял слуха.
— У меня еще есть силы… Возьми…
— То, что у тебя осталось, нужно тебе, чтобы продержаться, дождаться накопителя или источника.
— Фотий, я буду знать, что ты похоронишь меня по моему желанию. И оставишь моему внуку библиотеку, которую мне обещал, старый ты хрен! Бери, я сказал! Все равно я покойник!
Отшельник хотел воспротивиться, возразить. Но сила, выпущенная слепым старичком, так похожим на козла, уже ткнулась ему в ладони, теплом пробегая по телу. Зятлик замер с полуулыбкой на бледных старческих губах, козлиная бороденка задорно топорщилась, указывая на луну, шедшую на запад.
Зятлик присоединился к ней. К бледной слегка овальной луне, стареющей и вечной.
Отшельник сжал зубы, сфера разгорелась жарким огнем, оттесняя магов в стороны. Пахло паленым. Плескались языки огня на стенках.
До рассвета еще далеко…
Маги переговаривались кивками и знаками. Меж ними натягивалась сеть, в руках появились серебрящиеся от магии мечи. Скользили по ним блики Фотиева огня.
Ударили синхронно, копируя движения друг друга. Ударили единовременно, вспарывая магическую ткань сферы. Рубя полыхающие стенки, краснея от нестерпимого жара. Волосы женщины плавились, скручиваясь в темные — обугленные — катышки.
Сфера треснула, от мечей расползались дыры. Фотий ждал. Когда дыры соединились в единую рваную рану, маги ступили вперед.
И раны начали заживать. Языки пламени переплетались друг с другом, вились в единый узор. Стягиваясь за спинами магов Цитадели, сфера затрепетала, пульсируя, сжимаясь, толкая магов в спины.
Первой догадалась женщина, она рубила пламя мечом, ругаясь как пьяный гном, сбивая огонь со своих чудесных волос, с одежды. Но внутри сферы гудело, жужжало, стреляло.
Высыпавшие из домов на шум горожане с ужасом смотрели, как внутри круглого красного шара заживо горят три человека, корчась от жара. А посреди сидит сгорбившийся старик, прижимая к себе тело мертвого друга.
