Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна
– Хозяин Тьмы? – переспросил Энтони. – Это что-то новенькое. До сих пор он был Хозяином этого мира.
– А с какой стати ему в нашем мире хозяйничать? Кто позволит? Сам подумай: был бы он тут господином, разве стал бы соблазнять, обманывать, нашептывать в уши? Пришел бы и взял, по праву сеньора. А он украдкой, как ночной воришка… Ну, правда, наворовал много, что есть, то есть…
«Мне только философии ночью не хватало! – поморщился Энтони. – А впрочем, когда и философствовать, если не во время бессонницы? Где же я все-таки его видел?»
– В монастыре, – снова заговорил ночной гость. – Ну, вспомнил? Гляди…
Энтони увидел монастырь, кабинет настоятеля, в углу, над столом – образ. Да, то же лицо, только моложе. Там был старик, а этот – чуть постарше его самого.
– Ты же был монахом, – растерянно сказал он.
– Да, в старости! – согласно кивнул Святой Ульрих. – А в твои годы я командовал полком кирасир. В сорок лет получил мечом по ноге. Меч был хороший, а доспех не очень – поножь напополам, кость тоже. Нога, к счастью, осталась при мне, но со службой пришлось распрощаться. А куда идти? Денег нет, земли тоже нет, осталось только податься в монахи… Кое-что я за время службы скопил, да герцог наш при прощании сотню фунтов дал – наши фунты были подороже нынешних. Как раз хватило на пожертвование в хороший монастырь, а то пришлось бы в какой-нибудь глухомани лет десять послушником дрова колоть…
– Выходит, и в церкви не все так благолепно?
– А где все благолепно, милорд? Везде люди, а где люди, там и их неотъемлемые свойства.
– Скажи, ты в самом деле пожар остановил?
Энтони подумал, что не следовало бы ему обращаться к святому на «ты». Но говорить «вы» кирасирскому полковнику, который держится с ним по-простому язык не поворачивался.
– Ничего, ничего, – ободряюще сказал тот. – Я затем к тебе в таком виде и пришел, чтобы ничто между нами не стояло. А что касается пожара – да, остановил. Так ведь и ты его тоже остановил, и никто этому не удивляется.
– Я это сделал вполне по-земному.
– И я по-земному. На земле иначе и нельзя. Мне тогда за восемьдесят было, я уже многое мог. Исцелял, судьбы людские видел… Но огонь остановить – это покруче будет. Не думал я, что такая штука у меня получится. Тут ведь как в бою, главное – уверенность в победе. А я совсем не уверен был, когда к огню вышел, просто ничего другого не оставалось, а гореть, знаешь ли, не хочется, ни самому, ни чтоб другие… Не думал, что получится – однако получилось.
Энтони заметил, что спящий лагерь молчит – ни одна лошадь не всхрапнет, ни один листок не шелохнется, – и решил, что он все же спит.
– Спишь, спишь… – подтвердил ночной гость. – Кстати, ты ведь тоже, когда в монастырь пошел, думал, что на смерть идешь. А что вышло?
– Настоятель это тоже чудом назвал, – усмехнулся Энтони.
– Чудеса, они разные бывают, – задумчиво сказал Святой Ульрих. – Все подсчитать – столько наберется… Если бы еще люди вразумлялись чудом. А они не вразумляются, даже явным и бесспорным.
– Ну… – с сомнением протянул Энтони. – Если бы увидеть настоящее чудо…
– А то ты их не видел! Видел, и сваливал все на естественные причины. Если человек не хочет что-то признавать, так он ни глазам, ни ушам, ни пальцам своим не поверит. Ты не хочешь признать, что Бог существует, и никаким чудом тебя не вразумишь. Потому что дело не в чуде, а в душе человеческой.
– А что я такого видел, чего нельзя объяснить…
– …незримыми соответствиями слова и мира, или магнетизмом, например, или магией. Если захотеть, все можно, и ты, что бы ни увидел, и дальше будешь таким же образом объяснять.
– Хочешь, договор заключим? – вспыхнул Энтони. – Я тебе обещаю… клянусь, что если увижу чудо… бесспорное, как ты говоришь, то поверю в вашего Бога. Договорились?
– Вера – это состояние души… – вздохнув, сказал Святой Ульрих. – Как ты можешь заставить свою душу испытывать то или иное состояние?
– Ладно, давай проще. Я обещаю делать все, что положено верующему. В церковь там ходить, молиться. В общем, сделаю, что смогу. У попов тоже у многих состояние души, знаешь ли…
– Знаю… – снова вздохнул Святой Ульрих. – Они ведь тоже люди. Хорошо, считай, что мы договорились. Если тебе понадобится чудо, настоящее… можешь меня попросить. Но помни: ты обещал…
«Ну все, дошел до последнего бастиона, – подумал Энтони. – Мало того, что наяву сумасшедший, так теперь еще и во сне богословские разговоры веду…»
– Да не сумасшедший ты… – нетерпеливо мотнул головой Ульрих. – Это с тобой Хозяин Тьмы разговаривает. В мое время любой младенец это понял бы и в церковь побежал, исповедоваться.
– Выходит, и я открыл сердце тьме? Как же Алан этого не почувствовал, если он такой умный…
– В том-то и дело, что не открыл. Оттого враг так и бесится. Крутится вокруг тебя, соблазняет, и грехов на тебе столько, что самого уже из-под них не видно, – а доступа к твоему сердцу у него нет.
– Знаешь, я сейчас лопну от гордости! Мало того, что я такой великий военачальник и спаситель отечества, так еще и с нечистым могу побороться один на один. Перехвалить не боишься?
– А я разве хвалю? Просто он не понимает, как ты устроен. Он живет разумом, а ты поэт. Он все объяснит, докажет, по полочкам разложит, а все равно предусмотреть то, что тебе в голову придет, не сумеет, потому что к разуму это не имеет ни малейшего отношения. Он тебе корону предлагает, а ты швыряешь ее в угол и летишь спасать какого-то цыгана, с которым сам же все время и мучаешься. Где ж ему понять тебя, такого загадочного…
– Ты полегче в выражениях! – рассердился Энтони. – Корона на голове, знаешь ли, радость небольшая, а где я еще такого цыгана найду?
– Вот этого он понять и не может: ни первого, ни второго. И не сможет никогда… – Святой Ульрих протянул руку, коснулся щеки спящего Теодора, положил ладонь ему на лоб. Генерал не шелохнулся, однако лицо его разгладилось, исчезла горькая складка возле губ.
– Исцеление? – усмехнулся Энтони. – Ему не помешает…
– Всего лишь несколько хороших снов… – Святой Ульрих снова провел рукой по лицу Теодора, поправил плащ, которым тот был укрыт.
– Исцелил бы ты его на самом деле, – попросил Бейсингем. – Ты ведь можешь вылечить разбитое сердце. За что ему это все?
– Такое сердце не разобьешь, не беспокойся. Это никому не под силу. Причинить боль – можно, ранить – можно, а разбить нельзя. Чтобы это сделать, в сердце должна быть ненависть. А у него ненависти нет, все, что он делает, он делает от избытка любви, такие сердца неуязвимы. Ну, а лекарство ему будет. Вот как встретит человека, который нуждается в помощи, так и будет. Скоро уже встретит, совсем скоро…
Святой Ульрих посмотрел на небо и встал.
– Скажи мне еще одно, – заторопился Энтони. – Я был прав, когда приказал их убить? Тогда я думал, что прав, а потом мне сказали такую вещь, что теперь и не знаю… Что они еще могли исправиться…
– Я сам себе все время задаю тот же вопрос: прав я был или нет, когда убивал. Иногда точно знаю, что прав, в некоторых случаях сомневаюсь. А иногда… Они и сейчас передо мной стоят, как живые. Хоть и покаялся я давно, и знаю, что прощен, а все равно забыть не могу.
– А из тех, кого я приговорил?
– Ты их не приговорил, а казнил, это разные вещи. Не дай Бог тебе когда-нибудь кого-нибудь приговаривать… Это не твоя ноша. Кое-кто из них мог исправиться, хотя и не обязательно, а лишь при стечении определенных обстоятельств. Капитан Шимони, например…
– Что?! – задохнулся Энтони.
– То, что ты услышал. Он небезнадежен. Есть в его душе понимание, что он делает зло, а не добро, но есть и стремление ко злу. Твой друг себя за него казнит, и правильно казнит, именно он, никто другой, нарушил равновесие этой души. Но даже после всего, что было, нельзя сказать, что он не способен измениться.
– Знаешь… душа этой твари меня мало интересует. Вот если бы Элизабет могла исправиться… Я бы добился для нее помилования – ради Терри. Что ты о ней скажешь? – спросил Энтони, снова взглянув на Галена.
