Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна
– Да, жаль, – вздохнул Алан. – Старик – это самое интересное. Все остальное так грубо и дешево, что я даже разочарован. У них тысячелетний опыт мистерий, а они ничему не учатся…
…Утром ему дали немного поспать, а потом было то же самое – сначала пытки, потом мистерия. Но в эту ночь пришел страх. Он зародился в отдаленных уголках тела, начинаясь с мелкой противной дрожи, и постепенно поднимался, как вода в половодье, становясь все темнее и тяжелее. Гален боролся, как мог, но понимал, что постепенно проигрывает.
– Ты мне снился, – сказал Энтони. – А на третью ночь все прекратилось.
Теодор крепче сжал его руку:
– Я вспоминал тебя. Говорил с тобой, пока мог… пока не забыл…
…Страх все поднимался и к середине третьей ночи добрался до сердца. Подошел старик, посмотрел на Теодора, и мистерия прекратилась. Его оставили одного, глаза в глаза с фигурой на потолке. Страх загустел, превратился в черный и плотный ужас, выдавил все мысли, и он оцепенел под взглядом Хозяина, как мышь под взглядом змеи.
– Альтеус регетум, – сказал Алан.
– Что? – не понял Бейсингем.
– Маленький весенний цветок ярко-синего цвета, за что в народе его называют синеглазкой, – светским тоном пояснил мальчик. – Вытяжка из его корня вызывает чувство непреодолимого страха, при увеличении дозы переходящего в мистический ужас и при дальнейшем увеличении ведет к полному оцепенению. Судя по вашему описанию, зелья для вас не жалели. Скажите, генерал, вода, которую вам давали, не имела привкуса легкой, хрустальной горечи?
– Я не очень-то разбирал вкус, – задумался Теодор. – Все время ужасно хотелось пить.
– Это тоже признак, – сказал мальчик. – Не беспокойтесь, альтеус регетум не имеет последействия, через несколько дней все пройдет бесследно, никаких страхов не останется. Герцогу Оверхиллу в этом смысле пришлось хуже, с ним работали без аптечных средств. Впрочем, тогда у них было сколько угодно времени…
…Ночи Гален проводил лицом к лицу со страшной фигурой. Утром опять давали что-то выпить, и он засыпал, как мертвый. По счастью, все кошмары оставались в ночи, иначе бы он сошел с ума. Днем будили, и все шло по тому же кругу: пытки, жертвенник, ужас. Впрочем, первая неделя была относительно легкой, по-настоящему все началось, лишь когда приехали гости.
– Этот… в шапочке, с усами – он и есть тот самый князь, которому ты армию обучал? – спросил Бейсингем.
– Ты его видел? Ах, да… я забыл. Тот самый.
– Попался бы он мне… – скрипнул зубами Энтони.
– Брось, Тони, князь не хуже прочих. Они там, на востоке, все такие. Эмир Даз-Эзры, даром что мой друг, а тоже… любит врага на пыточном столе из своих рук накормить… Это восточный обычай такой, не слышал? Если господин кормит из своих рук приближенного, это высшая степень благоволения. А для врага – худшее унижение, хуже просто не бывает. Потому что силой с человеком все, что угодно, можно сделать – а тут ты сам… Да не смотри ты вниз, не щади мои нежные чувства, я уже говорил! Я ведь не восточный человек, а яблока очень хотелось…
«Все-таки врать так, чтобы я поверил, ты не научился», – подумал Энтони, но вслух ничего не сказал.
…Так продолжалось до самого тринадцатого числа, когда Галена привели в Чертог Встречи. Не надо было особых умственных усилий, чтобы понять, что его ожидает. Костер был сложен так, что человек в середине должен умереть не от огня, а от невыносимого жара, испечься заживо. Теодор думал, что мучители останутся наблюдать агонию, но его усадили в кресло на возвышении и оставили одного.
– Напоили еще какой-то дрянью… Не знаю, что за снадобье. Ты в полном сознании, все видишь, чувствуешь, понимаешь, даже шевелиться можешь, правда, еле-еле, тело как замороженное, а голова ясная… удовольствие, скажу я тебе… – он замолчал и еще крепче стиснул руку Энтони. – И этот смотрит… глаз не оторвать. Смеется… – В темных глазах снова появилась отрешенность.
– Эту штуку я тоже знаю, – подал голос Алан. – Только у нее такое название, что язык можно сломать. Быстро от нее не отходят, тем более от такой лошадиной дозы, какую вам дали, но со временем все пройдет. Если, конечно, по ночам будете спать, а не смотреть в небо…
Слова – вещь хорошая, и у Алана славно получалось делать страшные вещи обыденными и даже смешными. Но Бейсингем предпочитал другое средство от неприятных мыслей, и это средство, по счастью, у них было. Он налил вина и бережно приподнял голову Теодора.
– Ну-ка, выпей!
– Да что ты со мной, как с маленьким! – рассердился генерал и приподнялся, опершись на локоть. Его повело в сторону, однако он взял стакан и выпил сам. Алан улыбнулся и подмигнул Энтони.
– В конце концов, их подвела любовь к этим глупым обрядам, – сказал мальчик. – Они вовсе не имеют такого значения, которое им придают. Главное – открыть сердце тьме, а обряды – дело второстепенное, хотя и существенное. И еще вас спасла их жестокость. Встречу можно было совершить и на следующий день, но им захотелось как следует отомстить, насладиться мучениями жертвы. И вот результат. Герцог Оверхилл приказал убить их сразу, по-военному, и теперь их никто уже не спасет и не освободит.
– Я не поэтому… – начал Бейсингем и замолчал, потому что на лице Теодора появилось такое выражение, что у него язык отнялся. Он проследил взгляд цыгана, хотя можно было и не делать этого. Мимо них шла Элизабет, стражник вел королеву в предназначенную для нее палатку, придерживая за обвязанную вокруг пояса веревку. Та тоже повернула голову, встретилась взглядом с Теодором, по лицу прошла судорога ненависти. Сейчас королева совсем не казалась красивой, она была похожа на ведьму из «Трактата о нечистой силе».
– Представляю, что у нее родится… – отвечая своим мыслям, промолвил Энтони.
– Я думаю, ребенок, – отозвался Алан.
– Что?
– Ребенок. Черненький. Забавно, если это будет девочка…
– Почему? – не понял Гален.
– Матушка говорит, что сильные мужчины, такие, как вы, к сыновьям бывают суровы. Зато дочери вьют из них веревки, – рассмеялся мальчик. – Интересно посмотреть, как это будет…
Гален с немым вопросом уставился на него.
– Королеву либо казнят, либо отправят в монастырь, – продолжал Алан. – А маленького куда? Вам не жаль его? Это ведь и ваш ребенок. Можете оставить его матушке, она примет.
Энтони непонимающими глазами смотрел на Алана, который все болтал и болтал, рассказывал о том, какая замечательная у него матушка, как она ведет дом, как воспитывает детей. До тех пор, пока не заметил вдруг, что стискивавшие его руку пальцы разжались. Теодор Гален чуть повернул голову, взглянул еще раз в ясные серые глаза склонившегося над ним мальчика, улыбнулся и уснул…
Терри спал крепко, как младенец, – впервые за все эти дни. А вот Бейсингему не спалось. Он лежал, смотрел в звездное майское небо. «Главное – открыть сердце тьме», – вспоминал он. А черные мессы, получается, можно и не служить? Ну, Алан, вот это философия!
– Очень умный мальчик, – послышался рядом с ним чей-то голос. – Далеко пойдет. Как он сразу самую суть ухватил… Это и в самом деле главное. То, чего Хозяин Тьмы от всех и добивается. А как – то ли ты магистр высшего круга, то ли просто козлик – значения не имеет. В этом смысле у него все равны…
Энтони повернул голову – на пеньке, том самом, на который они перед сном поставили кружки с вином, теперь сидел человек. Он был в старомодной кирасе, без наплечников, из-под металлического панциря торчали полосатые зелено-белые рукава, левый порван и перемазан засохшей кровью. На поясе – меч в ножнах, шлем лежит рядом. Длинные, ниже плеч, русые волосы, не мытые, наверное, месяца два, слегка завиваются на концах, небольшая бородка растрепана.
«Караульным завтра головы поотрываю, – лениво подумал Бейсингем. – Шляется по лагерю кто попало…»
Впрочем, где-то Энтони видел этого человека – но где? А, ладно, если он полезет за своим мечом, его можно десять раз успеть подстрелить. Раз не спится, почему бы и не поболтать?
