Максим Сиряченко - Чумные
Это стало моим призванием. Я жил в затворничестве по своей собственной воле, через десять лет я заметил, что не старею внешне, а через двадцать — что не старею вовсе. Меня тогда это очень сильно взволновало, однако долгая жизнь предполагала больше количество трудов и работ, которые могли бы принести пользу людям и прославить Королевство. А когда мне минуло за шестьдесят, я уже ни о чем не думал, кроме работы и лекарства от болезни. К тому времени я уже давно вывел формулу препарата, который заменял мне кровь и гасил жажду, и это дало мне луч надежды. Ища спасение в препаратах, я до последнего был уверен, что это болезнь, и не вечная молодость, ни жажда крови, ни боязнь солнечного света меня не убеждали. Я верил в болезнь, но не только потому, что не принимал суеверия, болел предрассудками ученого, страдал строгой логикой. И не только потому, что очевидное казалось мне нелепицей, выходившей за рамки разумного мира. Просто я все это время отворачивался от истины, видя, как она ужасна, не желая признавать свое бессилие. И поэтому я был ничем не лучше насквозь костного священника-стародума Мартина.
Только сейчас, после открывшегося мне сна, я смог посмотреть правде в глаза, признать очевидное. На это повлияла одна моя давняя встреча с «нетленным», членом секты, которой ныне не существует и которая стремилась, не много не мало, к уничтожению вселенского Зла на земле. Монах рассказал мне о многом, в том числе и о сне, который посещает праведных проклятых за три дня до смерти. И этот сон я увидел два дня назад, такой сон, который не оставляет сомнений. Ты можешь в это не верить, я понимаю, это звучит дико. Но именно этот сон в корне разубедил меня в том, что я болен. Я был проклят. А в тот момент, когда ты будешь читать эти строки, проклятия уже не будет, как и меня самого.
Что я могу сказать о прожитой жизни? Немного. Больше ста лет я был занят только тем, что работал, варил, искал лекарства. Настоящей семьи у меня не было, а родная семья рано потеряла отца. Мать умерла, когда мне было шестнадцать, в юношество я вошел сиротой. Не сказать, чтобы меня это очень сильно тяготило, я никогда не был с ними по-настоящему близок. Наверное, поэтому я всегда немного завидовал Солту, у которого была счастливая семья. Была и любовь, но любовь проходила. Я привык жить наукой. И все же мне чего-то не хватало все это время, какой-то уголок моей души оставался пустым и холодным. Часть меня понимала, что бесконечные поиски лекарства — это не то, чего я хочу, но я не останавливался. Я был одержим идеей, что когда излечусь, то смогу снова жить нормально. С каждым годом я все меньше внимания уделял приказам короля, которых на моем веку сменилось шесть, и все больше — своей проблеме. В конце концов, я стал строить будущее для себя, а не для короля. Я тоже хотел жить. И вот, наконец, поиски завели меня на Зеленый берег. Только здесь я нашел то, чего действительно всегда хотел.
Смерть твоего отца и моего друга мне было пережить не легче, чем тебе. Слишком многое меня с ним связывало, слишком крепка была дружба, чтобы ссора и прошедшие годы смогли ее разрушить. Но вот мой друг умер и завещал мне заботу о тебе. Я видел только девушку, потерявшую отца, которая явно не желала меня терпеть. Что я мог сделать? Я боялся навредить тебе. Меня самого тянуло на роль отца, я чувствовал, что это неправильно, что я не умею уделять кому-то время, и лучше не лезть со своей заботой и желанием помочь прежде времени. Я предоставил тебе возможность выбирать, но в любом случае не смог бы оставить тебя одну, для этого не требовалось обещание умирающему. Сначала я думал о тебе, как о дочери друга, потом привязался, а после полюбил, как дочь. Честно сказать, я всегда хотел в какой-то момент стать отцом, и этот месяц, хоть и был похож на ад, был наполнен для меня смыслом и вечным Светом. Наполнен он и сейчас, и смысл я вижу только в тебе. Свои последние часы я также уделю тебе, отдам все, что могу, все, что должен тебе отдать. Теперь, когда я знаю, сколько мне осталось, я понимаю, как важна твоя жизнь, как я дорожу тобой. В последний месяц моей жизни ты была для меня светом в окне, освещала мою жизнь и наполняла ее теплом и смыслом, я впервые с момента обращения в проклятого не чувствовал себя неприкаянным призраком. И пусть я взял тебя под защиту, пусть я не знал, что умру потом, спасая тебя от гнева Церкви, я не жалею о своем решении, и не спас бы себя, если бы мог вернуть время вспять. Потому что из таких, как ты, рождается будущее Десилона и Человечества, ты — одна из тех, кто принесет свет знаний людям, сдвинет с места прогресс во времена застоя и презрения к правде. Ты в свои семнадцать уже ученый, лекарь и алхимик, пусть даже тебя разочаровал путь лекаря, твое стремление понять мир приведет Человечество в лучшие времена. И если ты будешь оплакивать меня, не убивайся и не лей слезы слишком долго. Северяне верят, что вместе с лишними слезами уходит память. Именно поэтому я тогда сказал, что алхимикам нельзя лить слезы.
Что-то кончается. Цикл начинается вновь, давая начало новой жизни, новым людям. Мой путь окончен, а твой только начинается. Так прими же мое благословение, и помни, что я люблю тебя так же сильно, как любил тебя твой отец. Не горюй и живи дальше вольной жизнью, живи так, чтобы однажды не проклинать себя.
Навеки твой, Филипп Эстер».
Ванесса снова грустно улыбнулась и сложила лист вчетверо по складкам, убрала обратно в конверт. Она снова смотрела в сумку, перебирала в руках конверт с письмом, чек и рекомендательное письмо в Университет. Помимо книги «Виды болезней…» там была сменная одежда и пара предметов для наведения марафета: расческа, зеркальце, флакончик с духами, неведомо как оказавшийся там. В конце концов, девушка решила, что все-таки нужно поспать. Она спала урывками, бодрствуя порой по два дня, и теперь чувствовала себя разбитой и невероятно уставшей. Да, пожалуй, ей надо поспать. Потом в кои-то веки она нормально поест и наконец-то займется делом. Пора уже возвращаться в мир живых, а умерших оставить в царстве мертвых… И Солт, и Филипп, и Нил все равно с ней. Они всегда будут с ней.
Девушка скоро заснула. Поспать долго ей не удалось. В этот же день произошло событие, изменившее не только всю ее дальнейшую жизнь, но и ее продолжительность.
* * *«Гордый» рассекал волнами море. Рядом с ним резал волны еще один корабль. Если бы корма фрегата не была охвачена огнем, можно было бы подумать, что второй корабль пристыковался к «Гордому» для торговли. Но черные клубы дыма взвивались в небо, языки пламени уже лизали бизань-мачту, сжигая паруса. С палубы далеко в море разносились звуки боя. Фрегат брали на абордаж. Причем вполне успешно.
