Ольга Денисова - Одинокий путник
Лешек не сразу понял, что просвет между деревьев – это река. А когда понял, захотел встать, но ноги закоченели так сильно, что не послушались его. Он прополз еще несколько саженей, и решил немного отдохнуть, перед тем как подняться. Колдун отговаривал его, и умолял ползти дальше, но Лешек только всхлипнул в ответ – он вдруг понял, как хорошо лежать в снегу, как мягко, словно на перине. И солнце пробивается сквозь расступившийся лес и так сладко пригревает спину. Ему надо всего несколько минут, и он сможет идти. Всего несколько минут.
Лешек положил мягкий рукав полушубка под подбородок и повернул голову набок. Несколько минут. Ему некуда спешить, за ним никто не гонится. Кристалла больше нет, а без кристалла он никому на этом свете не нужен. Кроме колдуна.
– Охто, не уходи, хорошо? – шепнул он, закрывая глаза.
– Я скоро вернусь, малыш. Я попробую позвать кого-нибудь, – грустно ответил колдун, и направился к кромке леса.
За деревьями был виден высокий берег реки, только не заснеженный, а летний, красный, словно ягодный кисель, и молочная река Смородина катила белые воды мимо засыпающего Лешека, и вокруг расцветали зеленые сады, и мама в легкой вышитой рубахе махала ему рукой с противоположного берега.
* * *– Он не дошел до реки каких-то десяти саженей, – с довольной улыбкой сказал Больничному Дамиан, – но когда мы до него добрались, он уже окоченел.
Лытка сжал кулаки и уткнулся лицом в стену.
Дружина вернулась в Пустынь в воскресенье вечером, лица их были хмурыми и усталыми. О том, что послушник Алексий замерз в лесу, как того и следовало ожидать, насельникам объявили на повечерие, и авва проклял его, и обещал плохой конец и геенну огненную ему и всем, кто станет хулить Божье имя. Тело язычника не стали предавать земле, а еще в Лусском торге бросили собакам, как оно того и заслуживало. Ярыш плакал прямо на службе, и Миссаил догадался увести его из церкви, с глаз Дамиана и иеромонахов.
И только на следующее утро Паисий рассказал Лытке, что Дамиан ранил Лешека копьем, но тот все равно успел разбить кристалл, и ушел в лес, истекая кровью. Дружников же задержали люди князя, и навязали им неравный бой, поэтому догонять Лешека отправились только к вечеру, и по следам легко нашли его тело.
Лытка впервые за много лет не нашел утешения в молитве, и, успокаивая Ярыша, сам не верил в свои слова о том, что Господь Лешека простит и примет к себе в небесные чертоги. Он пошел к Больничному по привычке, и с горечью вспоминал о том, как этой же дорогой они ходили с Лешеком вдвоем, и как Лешек был ласков с больными, как неизменно улыбался им, и какие знал верные средства для их исцеления. Он вспомнил, как Лешек спас мальчика, упавшего в колодец, нисколько не испугавшись ледяной воды, и как потом дрожал и не мог согреться.
Что для Господа важней? Какая чаша весов перевесит – его богохульные речи или его добрые дела?
В больнице хватало работы – несколько вернувшихся дружников были ранены людьми князя, и Больничный сбивался с ног, поэтому помощь Лытки пришлась ему как нельзя кстати. Работа отвлекла его от отчаянья, а когда в больницу заглянул Дамиан, Лытка нашел в себе силы если не для прощения, то хотя бы для равнодушного взгляда в его сторону.
– Посмотри и перевяжи мне шею, – велел Эконом Пустыни, – что-то мне не нравится эта рана.
Больничный покорно оставил на Лытку дружника, которого кормил завтраком – у того были перебиты обе руки – и занялся архидиаконом.
– Что это, Дамиан? – Больничный снял старую, грязную от времени повязку.
– Мерзавец укусил меня. Ха! Хотел перегрызть мне горло, да оказался слабоват.
Лытка замер и слезы едва не полились у него из глаз: только в отчаянье Лешек мог кинуться на своего убийцу! Он не испугался, он защищался до последнего! Он разбил кристалл! Значит, гибель его не была напрасной. Господь должен простить его, за этот подвиг Господь должен его простить!
– Плохая рана, Дамиан. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – хмыкнул архидиакон и пустился в долгий и хвастливый рассказ о преследовании беглеца.
Лытка замер, уткнувшись в стену, и шептал слова молитвы: он хотел, чтобы Господь укрепил его и не позволил ненависти вырваться наружу. Надо уметь прощать своих врагов, прощать, а не мстить им за убитых. Но как же это, оказывается, трудно!
Вечером, после ужина, Дамиан снова пришел в больницу. Только на этот раз он уже не был доволен собой – тени лежали вокруг его мечущихся глаз, он озирался по сторонам и вздрагивал от каждого резкого звука. И Лытка знал, что вызвало эту перемену: авва объявил об изменении в уставе обители – теперь к должности Эконома добавилась должность воеводы Пустыни, и должность эту отдали отцу Авде. Отцу, а не брату – это и подкосило архидиакона, и без того сломленного потерей кристалла. Его утренняя бравада была не более чем попыткой сохранить лицо перед братией, теперь же и на это у него не осталось сил.
Больничный осмотрел его рану на шее и покачал головой:
– Если бы колдун был жив, я бы послал за колдуном, – сказал он тихо и подозвал Лытку.
Рана на кадыке архидиакона, совсем небольшая по размеру, опухла, и кожа вокруг нее приобрела бледный водянистый цвет, более подходящий покойнику, а не живому человеку. Из раны сочилась зловонная зеленоватая слизь, а под обеими челюстями набухли плотные желваки.
– Оставайся на ночь в больнице, Дамиан, я привяжу рану солью и буду часто менять повязки, – вздохнул Больничный.
– Солью? Это все, что ты умеешь? – фыркнул архидиакон.
– Колдун знал другие способы… – уклончиво ответил Больничный.
– Нет уж, здесь я не останусь, спать я пойду к себе. Пусть он, – Дамиан ткнул пальцем в Лытку, – идет со мной и меняет повязки.
Лытка пожал плечами – молиться он может и в келье архидиакона, а уход за больным убийцей станет испытанием смирения и кротости.
Ночью Дамиану стало плохо: его начал бить озноб, сменяющийся потом и жаром, и Лытка то кутал его в одеяло, то, наоборот, менял ему белье и обтирал влажным полотенцем. И молился. Молился, чтобы Господь послал ему силы выдержать испытание. Но, глядя на распятие, видел огромные сухие глаза Лешека, и яблочное пюре, стекающее на подушку из уголка рта. Он не мог не вспоминать, как держал зубами руку архидиакона, и как монахи не сумели сразу разжать ему стиснутых челюстей. Он убил Лешека во второй раз. Господь спас тому жизнь, а Дамиан убил его снова. Как будто довершил начатое когда-то.
– Что? Молишься за упокой души своего безбожного дружка? – хмыкнул Дамиан, и в темноте блеснули зубы, оскаленные в усмешке.
– Я молюсь за твое выздоровление, – кротко ответил Лытка, – чтобы Бог послал мне силы не убить тебя.
