Людмила Астахова - Дары ненависти
Получалось не всегда складно, зато точно и верно по смыслу. Грэйн поглядывала через плечо на пленницу со значением, дескать, не жди, что я повторю ошибку древнего воителя. Не дождешься, спиной я к тебе больше не повернусь.
Если бы Джона могла, она бы сама подпела ролфийке. Хотя бы для того, чтобы немного позлить окончательно распоясавшегося пращура.
«О! Да про тебя, паленая шкура, тоже песню сложили!»
По лицу призрака было видно, что тот, конечно, польщен вниманием потомков к своей жизни, но с большим желанием послушал бы про себя эпическую сагу, вроде предыдущей про Удэйна-Завоевателя. Ан нет! Такой глупости, как любовь к шуриа, доблестному эрну прощать не собирались.
— Вот что значит ночью спать с проклятою рядом! — На этом месте Грэйн даже хихикнула, настолько строка подходила ситуации. Хотя на самом-то деле спать рядом с проклятою вполне можно, если ее, проклятую эту, предварительно обезвредить. Но, видно, Безумному Эйккену такие предосторожности казались излишними. За что он собственно, и поплатился.
— …дом спалили, скот угнали, двадцать семь коней свели, а еще — овечек стадо, сорок пять голов свиней… — Память народная бережно и тщательно сохранила полный перечень убытков, понесенных эрном Эйккеном от проклятых шуриа — и в этом прапорщик эрн-Кэдвен была с народом полностью согласна. Двадцать семь коней — это да, за такое надо мстить, а уж про остальную живность и говорить нечего. — Два десятка кур, и даже из пруда всех карасей…
На такое только шуриа способны. Владетельный эрн наверняка этих карасей холил и лелеял почище собственной родни.
Мысленно Джона хохотала во все свое немое горло.
«Ай да ролфи! Все подсчитали — и коней, и свиней, и карасей! Эйккен, много там карасей-то было?»
«Да уж… ничего не упустили… дармоеды».
Когда песня дошла до строчки: «Шурианская змеюка дом его спалила и в канаве, как котят, деток утопила», дед окончательно расстроился.
«Дураки набитые! — проворчал он. — Что они понимают? Надо было языки повырывать, чтобы не трепались без толку. Джоэйн только одного сыночка мне и родила за все годы. Эх-хе-хех…»
Дух горестно вздохнул и мрачно поглядел на шуриа.
Грэйн внезапно взгрустнулось. Вспомнился Кэдвен, серый камень стен, черепичная крыша, запотевшие окна, три старые яблони с аккуратно выбеленными стволами… А что сталось с веселым щенком «зимней» овчарки, любимцем капитанских дочек? Новый владетель, эрн Конри, запросто мог и пристрелить пустобреха, чтоб ничто не напоминало о прежних хозяевах поместья… Хотя нет, нет. Конечно же, не мог. Да и глупо бы было спрашивать у лорда-секретаря про какого-то щенка в тот единственный раз, когда девушка с ним общалась… А что бы сделала Грэйн, разори кто-нибудь ее дом?
Ролфи снова посмотрела на пленницу. Шуриа по- прежнему моргала, но мычать больше не пыталась. Привыкла, должно быть. Грэйн встряхнулась и отправилась к ручью — отмыть руки и снова ополоснуться, а заодно и воды набрать. Уж за полдень перевалило, а у них всего и пиши было — три сухаря на двоих! До воды было спускаться шагов двадцать, не больше, так что шуриа наверняка могла слышать, чем закончилась история безумного эрна:
— Ролфи, в женах не нужна нам змея такая!
«Это уж точно, — думала эрна Кэдвен, оттирая руки песочком. Было неприятно, но терпимо. — Не представляю себе, кто рискнет взять в жены шуриа!»
— Помни, ролфи, о судьбе Безумного Эйккена! Змеям проклятым не верь и дави, где встретишь! О!
Это Грэйн заметила, как в ручье кто-то плеснул хвостом. Рыба! Еда!!! И, сорвав рубашку, эрна Кэдвен вломилась в холодную воду.
Видимо, давным-давно съеденные подлыми шуриа караси сподвигли эрну на рыбную ловлю, потому что вернулась она к костру с большой форелью в руках. Ловко запекла добычу на углях и под позорные, непроизвольные вопли желудка пленницы скормила ей половину по кусочку. Девушка старалась, выбирала косточки и сама не приступила к трапезе до тех пор, пока не насытила Джону.
«Как это благородно и по-ролфийски с ее стороны», — важно заметил Эйккен.
«Абсолютно согласна, доблестный эрн, чисто ролфийское благородство — избить, притопить, помучить, а потом накормить и полюбить всем сердцем».
Если бы на сарказм можно было бы ловить карасей… то есть форель, у Джоны сегодня оказался бы самый большой улов — это точно.
Вечерело. Постиранные портянки сушились у огня на воткнутых рядом с костром палках. Рыба была съедена: косточки из предназначенных шуриа кусков Грэйн тщательно выбрала, а вот сама не побрезговала и рыбьей головой. Ролфи, конечно, двужильные, но сильному телу эрны Кэдвен и еды требуется немало. Тем более что до ближайшего городка — ролфи начертила на земле импровизированную карту и даже сподобилась вспомнить название — Синхелм… смешное, на Синтаф похоже! — по хорошей дороге не больше дня пути. Впрочем, насчет хороших дорог Грэйн погорячилась. И раздумья свои озвучила, сыто развалившись у огня и поглядывая на шуриа.
— Осталось терпеть совсем немного, графиня. Полагаю, если Локка и Морайг будут милостивы, эта несчастная скотина не падет прямо в упряжи и дотащит нас до… как бишь этот городок зовется? Син-хелм, — раздельно выговорила Грэйн. — Синхелм. Абсолютно бессмысленное название. Совсем как Син-таф. Диллайн выдумали, будто бы оно было наше, а трусливые смески подхватили, и теперь уже никому не интересно, что ролфи просто не могли называть страну так. Вы знаете ролфийский, леди Янэмарэйн? Впрочем, узнаете, узнаете, и весьма скоро… Мы звали эту землю Сэдрэнт, Сэдренси — земля посевов. Син-тафффф… Син-хелм… тьфу! Похоже на фырканье нашего мула. Какой-то щебет или кудахтанье, а не имя страны!
Шуриа прищурилась и оскалила зубы. Грэйн ухмыльнулась в ответ:
— Так хорошо, что вы не можете мне ответить, леди Джоэйн.
«Нет, эта солдафонка положительно решила довести меня до умопомешательства, — пожаловалась леди Янамари своему ролфийскому предку. — Эта земля называлась Джезим. Джезим — значит Радость. И не нуждалась она в засевании. Во всяком случае, не ролфийским семенем».
Вот, казалось бы, сколько веков прошло, сколько всего случилось, и почти не осталось шуриа, и в большинстве нынешних обитателей Синтафа течет кровь сразу трех народов, а стоит задеть тонкую болезненную струнку в душе, и сразу припоминаются древние обиды. Джезим так и остался Джезимом, как его ни называй, потому что эта земля радости, таковой была, таковой и останется. Но разве глупая «волчья» девка это понимает?
Ролфи поворошила уголья в костре и достала свою драгоценную трубку. Табак промок, конечно, но эрна Кэдвен тщательно просушила его на горячих камнях и надеялась теперь, что на вкус это будет не так уж отвратительно. Приятный вечер, молчащая пленница, полный желудок, тепло костра и торжественно восходящие луны — все это расположило ролфийку к спокойствию и некоторой болтливости. Она набила трубку и закурила. Не хватало горячего эля — вот тогда жизнь поистине стала бы полной!
