Людмила Астахова - Дары ненависти
— Историю о чести я сейчас расскажу, о нашем вожде, отважном и верном. Имя ему — Удэйн, наш Священный Князь. И благодаря его делам ролфи возвысились, — самозабвенно выводила Грэйн, отстирывая трофейные лохмотья в холодной водице. — Он был рожден во времена голода и тьмы, глубокие снега покрывали его земли. Его гнев рос в бесплодных полях вместо хлеба, когда он видел, как ролфи вымирают от голода.
Далее в саге повествовалось о том, как Удэйн собрал своих воинов и на длинных кораблях отправился искать себе новых земель, как ролфи сражались и побеждали и как подлые шуриа вероломно схватили раненого Князя и предали его лютой смерти в нарушение всех законов войны.
«Духи! Великие Духи! Сделайте так, чтобы она замолчала!» — мысленно взмолилась Джона.
Но, видимо, духи разбежались прочь, как можно дальше от укромной полянки и от завывающей ролфи. Что же это за наказание такое?!
«Ага! Тебе, значит, не нравится наша великая сага про Удэйна-Завоевателя?!» — возмутился призрак и стал переводить с ролфийского.
И добро бы делал это чуть менее громко. Но — нет, конечно, зачем же духу пращура сдерживать чувства, верно? Легкокрылый Эйккен кружился над головой у Джоны и выкрикивал каждое слово, будто боевую команду. Обгорелый плащ его красиво развевался, вытащенный из ножен меч блистал, а сам дед-прадед преисполнился гордости за свой народ:
«О-о-о-о! Воины отправились в сторону восхода искать себе щедрых и тучных земе-ель. О-о-о-о!»
«Чужих земель, заметь, чужих, на которых давно жили другие люди!»
Джойана разозлилась не на шутку. Эти ненасытные бешеные твари, сожравшие все съедобное на своих островах, посчитали себя вправе отобрать у шуриа их землю. Тысяча лет прошла, а все равно обидно. Особенно когда сразу два ролфи — живая и мертвый — хором распевают свои лживые саги. Надо ли говорить, что вредный пращур тоже красотой голоса не блистал? Так вот он — не блистал. Сплошные сипы, хрипы, вой и скулеж.
«Скотина безголосая, замолкни!»
«Слушай, слушай! Внимай и запоминай! На Ролэнси эту песню должны знать и петь все — от мала до велика», — издевался дух.
«Да где уж мне забыть. Уверена, шуриа казнили Удэйна за его пение», — огрызнулась Джона.
Бедная, она даже уши не могла закрыть ладонями.
К тому моменту, когда Грэйн добралась до припева, те из трофейных одежд, что еще имели шансы после починки обрести более-менее пристойный вид, уже чин-чином сушились, развешанные вокруг костра. Шуриа пыталась что-то мычать, но когда эрна Кэдвен стала выяснять, чего же графине надобно — есть, пить или посетить кусты? — только тоскливо закатила глаза. Ролфи пожала плечами и взялась за отмывание повозки. Песня в этом, прямо скажем, грязном деле очень помогала!
— Удэйн эрн-Кармел, наш Священный Князь! Бесстрашный воин, он сражался и побеждал — о-о! — Пыхтя, Грэйн отскабливала дно повозки ножом, ибо тряпка тут не помогала. — Его жизнь отдана ради ролфи, предательство и вероломство сгубило его — о-о! — и с особенным чувством разгибаясь и утирая предплечьем лоб: — Но прокляты навеки его убийцы — о!
Выпряженный и вычищенный мул прядал ушами в такт. Не то чтоб Грэйн по должности приходилось часто иметь дело с мулами, но в форте Логан в комнате справа жила возчица, а потому эрна Кэдвен поневоле была в курсе, как правильно разместить на спине седелку, пристегнуть вожжи и расправить шлею. Знала она также, что мулы, даже в таком возрасте, как этот трофейный, гораздо выносливей лошадей, а потому надеялась, что бедная скотина еще послужит. Никакого корма для животного Грэйн в повозке не нашла, и бедняга довольствовался пока чахлыми пучками прошлогодней травы, от которых гневно отвернулась бы любая лошадь. Эрна Кэдвен скормила мулу подсоленный сухарь и клятвенно пообещала в ближайшем же селении накормить от пуза. А подогнать сбрую можно попробовать и самой. В общем-то, последовательность действий, для того чтоб запрячь и выпрячь упряжного мула, Грэйн хоть и смутно, но помнила… Даст Локка, доходяга не будет слишком страдать от неумелых рук ролфи! И, в конце концов, эрна Кэдвен будет его нормально кормить. А пока…
— Удэйн эрн-Кармел, наш Священный Князь, ведущий ролфи к победе и славе — о-о! — Ну хоть что-то в этой повозке было не сломанным! Грэйн залезла под кибитку — или фургон? Впрочем, какая разница! Главное, не телега, ибо есть над нею хоть рваный, но все же тент! — и проверила состояние осей и колес. Вот уж что в походных условиях она точно не сможет починить. И тогда пришлось бы превращать упряжного мула во вьючно-верхового, что создало бы множество дополнительных сложностей. — Он не мог терпеть унижения детей Морайг, он смел шуриа со своего пути — о-о!
А дальше песня становилась слишком грустной, ибо повествовала уже о Кинэйде Злосчастном, приходе диллайн. проигранных битвах и веках поражения. Но Грэйн честно спела и эту часть. Шуриа же все равно не понимала ни полслова!
Закапывать труп женщины-бродяги было некогда, да и нечем. Поэтому эрна Кэдвен попросту оттащила раздетое тело подальше в кусты, а потом туда же отволокла гнилые тряпки и прочий мусор, найти применение которому не смогла бы даже ролфийская походная изобретательность. Из оставшихся у костровища срезанных ветвей Грэйн соорудила веник-«голяк» и тщательно вымела стоянку. Оставшиеся от бродяг… иные ароматные следы, наложенные чуть ли не в костер, ролфи закапывала погнутой оловянной миской, отмывать которую у нее не было ни времени, ни желания. Унылое и грязное это занятие эрна Кэдвен разбавила кое-чем повеселее, чем плач по великим эрнам. История влюбившегося в шуриа и заживо сгоревшего безумного древнего эрна некогда вдохновила множество ролфийских сочинителей на самые разнообразные по форме и манере исполнения произведения, от горестных до развеселых и местами непристойных. Грэйн, хоть и сама немало озадаченная этим фактом, всем героическим сагам предпочитала залихватскую, с посвистом, откровенно казарменную песенку «Про безумного Эйккена», хоть и заменяла в ней совсем уж неприличные слова близкими по смыслу.
— Жил да был отважный эрн, звался он Эйккеном, — распевала эрна Кэдвен уже на синтафском диалекте, подметая вокруг костра. — На безумье обречен, шурии поверив!
Получалось не всегда складно, зато точно и верно по смыслу. Грэйн поглядывала через плечо на пленницу со значением, дескать, не жди, что я повторю ошибку древнего воителя. Не дождешься, спиной я к тебе больше не повернусь.
Если бы Джона могла, она бы сама подпела ролфийке. Хотя бы для того, чтобы немного позлить окончательно распоясавшегося пращура.
«О! Да про тебя, паленая шкура, тоже песню сложили!»
