Ксения Медведевич - Сторож брату своему
— Ах, вот оно что… — Зубейда почувствовала, что злится. Очень сильно злится. — Так вот оно что… Продажный сын гиены, я как чувствовала!..
И рванула в руках платок, накручивая ткань на палец.
Парсиянка замялась и опустила глаза. Задать прямой вопрос она не решалась. Поэтому Мараджил просто склонилась в новом почтительном поклоне и проговорила:
— Я всегда останусь твоей преданной ученицей, матушка. Я — луна, которая светит отраженным светом. Ты — солнце харима. Мой сын почтительно просит тебя о благословении. Без него все наше предприятие станет замком, который неразумное дитя возведет на песке.
Что ж, нужно было переходить к главному.
Парсиянка все так же лежала на циновках вниз лицом. Глядя на распростершуюся перед ней черную тень, мать аль-Амина улыбнулась одними губами:
— Хм… Благословение, солнце харима… Льстивые слова, сестричка. Старая Зубейда — не та, что прежде. Вот какой случай приключился со мной совсем недавно. Как ты знаешь, казна пуста. И Мухаммад пришел ко мне, чтобы попросить денег для войска. Абне не платят жалованье вот уж полгода, и солдаты не желают защищать столицу на голодный желудок.
Мараджил оставалась неподвижной. Даже прижатые к полу ладони не дрогнули.
Зубейда продолжила:
— Так вот, сестричка, хочу пожаловаться тебе — доходы мои упали, и дела пришли в совершеннейшее расстройство. Мне пришлось отказать бедняге в его просьбе.
Мараджил медленно, шелестя черными одеждами, поднялась с циновки. Зубейда сказала:
— Абна не выступит против войска Тахира. Ее сил едва хватит на то, чтобы поддержать порядок, если горожане вдруг решат самочинно сопротивляться и закрыть ворота перед идущим из Хорасана войском.
— Жителям столицы нечего бояться воинов Тахира, — тихо отозвалась Мараджил. — А ты, матушка, не волнуйся насчет денег. Мы найдем способ поправить твои дела. И прибавить к нынешним доходам новые.
Зубейда благосклонно кивнула.
А парсиянка вдруг серьезно посмотрела на нее:
— Матушка, я тебе все рассказываю, но ты знай: Абдаллах — он ни о чем таком не подозревает. Он свято уверен в том, что братец его брыкнул ни с того ни с сего по своему всегдашнему обыкновению и…
— Я знаю, — резко ответила Ситт-Зубейда. — Абдаллах всегда был честным мальчиком. Честным и добрым. Я всегда хотела, чтобы у меня был такой сын.
Они долго смотрели друг другу в глаза.
Наконец, Мараджил разлепила губы:
— Для Абдаллаха станет великой честью назвать тебя второй матерью.
Зубейда медленно склонила голову — согласна, мол.
Парсиянка сглотнула.
И, поправляя складки абайи, тихо сказала главные слова:
— Иса ибн Махан — не гиена, матушка. Вазир барида — змея, и, как змея, он идет путем мудрости. Ради блага государства он пожертвовал своим сыном. Отправив Али ибн Ису с войском в Хорасан, он написал мне в письме: «Сей юноша — мое дитя по крови, но не по разуму, ибо Али ибн Иса не обладает талантами, но обилен пороками. Сулайман ибн Али — мой внук, и я стану ему вторым отцом. Пусть судьбу Али ибн Исы решит Всевышний, и ни ты, ни я не будем в ответе за его кровь».
Стаканчик с чаем задрожал в руке Зубейды. Она медленно поставила его на скатерть и, не поднимая глаз, проговорила — слова, ради которых они с Мараджил сидели в этой комнате:
— Иса ибн Махан поступил воистину мудро. Когда на одной чаше весов — судьба неразумного сына, а на другой — благо халифата, глупый юноша будет взвешен и найден легким.
Сложенные на коленях руки Мараджил тоже дрожали. Парсиянка кивнула. А потом выпустила воздух сквозь зубы и очень тихо проговорила:
— Когда шах Заххак назначил сына от Судабэ наследником, он велел отвести Симин, Парису и Шахназ к реке Мургаб, собрать народ и на глазах у всех погрузить этих женщин в воды. А следом отвести к реке Мургаб их детей и погрузить в воды их. Заххак сказал: «У царства может быть лишь один наследник».
Зубейда поежилась:
— Шах Заххак плохо кончил…
Мараджил стиснула в пальцах край абайи и жестко проговорила:
— Мальчик подрастет, и его мать двинет на нас джунгарские тумены. А Страж найдет способ поддержать ее. Он сумел убить халифа один раз, сумеет и другой.
И парсиянка вскинула на Зубейду ночные, бездонные глаза.
Мать аль-Амина помолчала.
А потом тихо проговорила:
— В этом мире ни юноша, ни женщина, ни младенец не вольны в своей судьбе. Все, что случится дальше, не в человеческой воле, но лишь в воле Всевышнего, а на нас с тобой нет крови этих людей.
Зубейда провела ладонями по лицу.
— Да совершится предначертанное светилами, — тихо отозвалась Мараджил.
Обе женщины низко поклонились друг другу.
Зубейда встала первая. Парсиянка поклонилась еще раз, а потом поднялась на ноги, прижала руки к груди и сказала:
— Знай, что я обязана тебе, Ситт-Зубейда.
И, низко склонившись, поцеловала ей руку.
цитадель Мейнха,
зима,
месяц шабан
Вода в чашке замерзла.
Тарег постучал ногтем о ноздреватое блюдечко льда, болтавшееся на поверхности. Потом опустил кончик пальца под него — и выдернул. Холод цапнул за ноготь и полез вверх к суставу. Пришлось засунуть руку обратно под меховое одеяло. Точнее, ворох меховых одеял.
Подув на длинные слипшиеся пушины, нерегиль посмотрел, как тает наросшая за ночь наледь — надышал на край, и роскошный соболиный подбой схватился инеем.
Стоявшая в ногах жаровня погасла. Толку от нее не стало уже ближе к середине ночи, когда прогорели все уголья. Корявые хворостины лежали у стены обсыпавшейся кучей — можно было бы развести новый огонь. Но вылезать из-под теплой груды не хотелось. Глаза слипались.
Сразу за замерзшей чашкой яркой лужицей перекрещивались лучи света из бойниц. В четырех скошенных книзу окошках голубела пустота. Стены под ними поблескивали то ли подтаявшим льдом, то ли недозамерзшей влагой: ночью сыпало мокрым снегом. А может, замерзающим на ветреной высоте дождем.
В комнату, похоже, натащили шкур и подбитых мехом одеял со всего замка. Тарег закапывался в них с головой, подремывая и время от времени раскрывая глаза: снова попадая на голубое или пасмурное небо, он не мог сказать, тот же это день или другой. С наступлением холодов его стало клонить в сон — как медведя. Впрочем, в аш-Шарийа медведи не водились. Зато водились змеи. Змеи тоже впадали в зимнюю спячку.
В тусклых, как речная муть подо льдом, снах к нему подходили какие-то люди, задирали головы, всматривались, словно над головами у них светилась полынья, а Тарег смотрел на все сверху.
