Елена Хаецкая - Здесь был Баранов
– Мы так не договаривались!
– Я Баран! – победно кричал мальчишка, размахивая руками и ногами.
Дима перевел взгляд на Севера. Тот с удовольствием поглощал виноград.
– Вот ты и знаменит, – сказал Север с еле заметной усмешкой.
Дима пожал плечами.
– Меня не этому учили, – сказал он, наконец. – Меня учили лечить людей, а не убивать их.
– Ты врач? – с любопытством спросил Север.
Дима кивнул.
Север вытащил динарий.
– Это из тех денег, что я получил на последних играх, – сказал он. – Пропьем?
Их встретила Эдоне, невысокая женщина лет двадцати пяти, с косой, уложенной на голове короной, с золотистыми веснушками на скулах и руках.
Гладиаторы уселись за стол. Север вложил несколько динариев в крепкую ладонь женщины и ласково провел рукой по ее обнаженному плечу. Эдоне усмехнулась.
– Цекубского нет, – сказала она таким тоном, что Диме захотелось добавить: «Не завезли с базы». – И фалернского нет…
– Тащи испанское, – сказал Север.
– На все?
Север фыркнул.
– Мы простые гладиаторы, Эдоне, а не растленные аристократы. Нам ни к чему алкогольные ванны.
Женщина облокотилась о стол и заглянула в сумрачное лицо Вадима.
– Накормлю, напою и не обижу, – сказала она Диме значительно.
Дима сердито отвернулся.
Потягивая скверное испанское вино, Север сказал ему:
– Эдоне настоящая ведьма. Не теряйся, варвар. Ты ей нравишься.
– Ведьмов не бывает, – ответил Вадим.
Север принялся грызть яблоки одно за другим и задумчиво складывать из огрызков схему манипулярного расположения римского легиона. За соседним столиком три оборванных типа обсуждали итоги выборов в горсовет. Один сказал:
– Этот Марцеллин пролез в декурионы[25] очень хитрым способом…
– Терпеть не могу всякий сброд, – проворчал Север, отмечая яблочным хвостиком позицию военного трибуна. – Выборы в горсовет – не их собачье дело. Вонючие варвары…
– Так ведь ты… – начал Дима и замолчал, побагровев от собственной бестактности.
– Продолжай, продолжай, – насмешливо сказал Север, испытывая удовольствие от замешательства Димы.
– Ты же лишен прав римского гражданства, – сказал Вадим, глядя на засаленные доски стола.
– Ну и что? – с вызовом отозвался Север. Он хотел еще что-то добавить, но махнул рукой. Дима мысленно проклял этот идиотский разговор.
Внезапно Север посмотрел прямо ему в лицо.
– Знаешь что, Вадим, – сказал он, – хватит о моем римском гражданстве. Тебе вот известно, что ты лучший боец из всех, что мне встречались?
– Я вонючий варвар, – сказал злопамятный Баранов.
Север сблизил ресницы.
– О Марс Градив,[26] – воззвал он, – откуда такие, как ты, берутся, хотел бы я знать…
«Хорошо, что ты этого не знаешь», – подумал Дима мрачно.
К ночи оба они изрядно набрались.
– Ты из камня и железа, – внушал Диме Север, зеленый от бледности. – У меня никогда еще не было такого противника. Где ты научился своему искусству? В храме?
– В интернате, – ответил Дима и икнул. – В Ленинграде.
– Это город?
– Да. Огромный город. – Дима разволновался. – Он погружен в туман, розовый от искусственного света… Изредка из тумана выходит солнце…
– А я слыхал, что ты из рабов Варизидия, – заметил Север.
Дима сморщился.
– Да удушит его Мефитида, – ответил он. – В своих смрадных объятиях. Я и рядом с этим Варизидием не стоял.
В разговор вступил еще один завсегдатай харчевни – Арий Келад. Когда он появился здесь, собутыльники как-то не заметили.
– Привет, ребята, – сказал грек и потянулся к сосуду.
– Хелло, док, – свойски отозвался Баранов.
Келад задумчиво налил себе испанского.
– Эдоне, между нами, скупердяйка, – сказал он. – Неужели у нее не нашлось ничего получше?
Каким-то чудом харчевница расслышала эти слова и, легко покрывая голосом расстояние от своей стойки до столика гладиаторов, выдвинула контраргумент. Большие уши медика налились краской. Север задумчиво поглядел в сторону женщины.
– А ведь она красивая, – сказал он.
– Север, – сказал пьяный Баранов. – Да здравствует мировая революция.
Келад продолжал бранить вино, одновременно поглощая его в изрядных количествах. Дима улегся на лавку, упираясь макушкой греку в бедро.
– Готов, – добродушно отметил Келад.
Потом все трое отправились бродить по ночному городу, то и дело натыкаясь на подобные же компании гуляк. Баранов был по-настоящему счастлив – и не потому, что пьян. Мир вокруг был молод и прекрасен. Ему захотелось петь и фальшивым голосом он заорал:
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе!
В узком переулке они налетели на очередную компанию. Это были молодые люди из сословия всадников, которые развлекались, посещая злачные места Гераклеи и нарушая все мыслимые и немыслимые уложения о нравственности. Луна ярко освещала их лица. Было очевидно, что единственное разумное решение состоит в благородной ретираде. Арий Келад и Дима уже приготовились отступить, как вдруг Север крикнул из темноты:
– А, это ты, Сенецион? Грязь к грязи, не так ли?
Дима удивленно посмотрел на него. Север некрасиво улыбался, в его темных глазах горела ярость.
Баранов шепнул Арию Келаду:
– Что это с ним?
Келад пожал плечами.
Гуляки тем временем переглядывались. Их было пятеро и, судя по всему, они решили, что справятся с зарвавшимся гладиатором своими силами.
– Эй, подонок! – крикнул один из них. – Откуда ты знаешь наши имена?
– В мире подонков, Децим Квиет, они хорошо известны, – ответил Север.
Вадим заметил блеск оружия и бросил косой взгляд на безоружного Севера, но тот шагнул на середину улицы – Север и не думал отступать.
Дима огляделся по сторонам. Как и следовало ожидать, улица была пустынна. А когда он снова повернулся к событиям лицом, он увидел, что Север ловко уклоняется от ударов. Все пятеро нападавших на него буянов кричали. Север молчал.
Не раздумывая больше, Вадим кинулся в драку. В каждом движении Димы, холодном и расчетливом, выплескивалось чувство нарастающего освобождения, словно кто-то, наконец, отпустил вечно сжатую в нем пружину.
В руке Севера уже мелькал чей-то меч – безделушка, не чаявшая попасть в руки бойца. Его одежда была изорвана, он тяжело дышал, стискивая зубы, сосредоточенный, молчаливый. Дима вспомнил вдруг эпитафию на могиле Сирийца: «За жизнь боремся».
Двое из пяти стремительно удирали. Еще двое бесформенной грудой лежали в темной луже. Север стоял, опираясь спиной о стену и прижав к себе пятого. Под подбородком римлянина светлой полосой лежал клинок.
