Елена Костромина - Трафарет вечности
— Достоевский? — усомнилась красавица, захлопав золотыми ресницами, как крыльями бабочки. Самое поразительное, ресницы эти были настоящими и даже не накрашенными.
— Ну да, Федор Михайлович, — снисходительно сказал старшекурсник, уже предвкушая забаву, но тут увидел Федора и застыл.
— А где его найти? — искренне заинтересовалась красавица.
— А вон он, с лекции выходит. Вот… вышел… из аудитории… — пробормотал парень, кивнув Беляеву.
— Ага, спасибо! — ответила девушка и пошла к доктору.
Тот только молча смотрел на нее. Красавица подошла к доктору вплотную и посмотрела на него преданными глазами:
— Вы Федор Михайлович… Достоевский? — последнее слово девушка произнесла чуть смущенно, все-таки чувствуя во всем этом подвох.
За ее спиной раздалось радостное ржание старшекурсников, уже предвкушающих полное моральное уничтожение попавшей в такое глупое положение девицы. Федор укоризненно оглядел весело смеющихся студентов. Смех затих.
— Я. Что вам угодно, сударыня?
Старшекурсники опустили глаза, неожиданно засмущавшись. Девушка покраснела. Федор приветливо улыбнулся красавице:
— Могу я узнать ваше имя?…
— Всеслава… — окончательно смутившись, ответила девица и потупила глаза.
— Мне очень приятно, какой у Вас ко мне вопрос?
Они двинулись по коридору, дружески беседуя, но тут навстречу им показался Кузьма. Увидев Всеславу, он приподнял бровь, взглядом полностью одобрив выбор друга. Федор только неодобрительно нахмурился.
— Добрый день, сударыня. Добрый день, Федор Михайлович! — галантно произнес Кузьма.
— Добрый день, Кузьма Петрович. Искал меня? — суховато ответил Федор.
Кузя на мгновение задумался, затем спросил вовсе не то, о чем собирался, скосив глаз на Всеславу.
— Видел мою новую статью в "Nature"?
— Конечно, видел. Ты, дорогой мой, допустил там две фактические ошибки и неточность в определении, — пожал плечами Федор.
Кузя радостно улыбнулся. Всеслава удивленно переводила взгляд с одного на другого.
Кузя улыбнулся уже Всеславе:
— Федор Михайлович настолько строгий судья, что всего три замечания о десятистраничной статье — это просто комплимент.
Всеслава неожиданно ответила:
— Я тоже… читала Вашу статью, Кузьма Петрович… О стоянке Мамонтова курья…
Федор и Кузя посмотрели на Всеславу с уважением. Кузьма приосанился:
— Нет. Ту статью Федор Михайлович около часа ругал. А это — новая. О клеточном строении мышц диплодока, найденного в пустыне Гоби два года назад.
— О… — Всеслава удивленно приподняла брови и спросила, — А разве находят не только кости?
— Нет, не только. Современные технологии препарирования окаменелых тканей…
— Я думаю, мы избавим даму от невероятных тайн препарирования окаменелостей, — холодно заметил Федор, — Ты в прошлое свое явление на кафедру обещал принести отчет?
— И я принес его… — с нежностью в голосе ответил Кузя.
— О! Я должен увидеть это! — сказал Федор, тут же позабыв о Всеславе.
— Увы! Мой научный руководитель схватил его жвалами и унес в берлогу.
— А два экземпляра — никак?! — Федор изобразил, что поражен в самое сердце.
— А вы аспирант Федора Михайловича? — не совсем вежливо встряла в разговор Всеслава.
— Он докторант и я его оппонент, а не руководитель, — ответил Федор и, подумав, добавил, — К счастью.
— О! — Всеслава переводила взгляд с одно на другого, явно не решив еще, кем восхищаться больше.
— Сударыня, если вы придете завтра, я принесу вам книгу, — сказал Федор, изящно дав понять, что хотел бы избавиться от ее общества. Всеслава кивнула, поняв намек:
— Большое спасибо, Федор Михайлович!
Девушка ушла, а двое ученых еще некоторое время провожали ее взглядами.
— Знаешь, Федя… Твой вкус действительно безупречен и я…
— Кузенька, — нахмурил брови Федор, — еще одно слово и я разгневаюсь.
Кузя жестами показал, что тема закрыта. Федор кивнул, и они пошли по коридору в подсобку. Федор и Кузя зашли в комнатушку, где Федор хранил разные ненужные никому вещи. Или прятал чьи-нибудь очень нужные. Как в этот раз. Щелчком согнав со стопки газет спящую мышь, не соизволившую при виде людей даже пошевелить хвостом, Федор полез в глубину книжных завалов, что стояли у дальней стены. Наконец, извлек из их недр большую картонную коробку, ногой задвинул книги на место и повернулся к Кузе:
— Ну, что тебе сказать… — он открыл коробку, протянул ее Кузе.
Там, аккуратно упакованные, лежали странной формы кости.
— Да ты одно слово лишь скажи.
— Кремний, — дернул плечом Федор.
— Значит, не наврали, — констатировал Кузьма, — Придется ехать.
— Как некстати этот саммит! — вздохнул Федор.
Глава 4.
Двадцать лет назад.
Огромный дом в Петергофе, построенный двести пятьдесят лет назад, был великолепен и сейчас. Выстроенный в Тюдоровском стиле, дом под островерхой черепичной крышей, с четырьмя каминами и голландской печью, огромными окнами, украшенными затейливыми витражами и сложными переплетами рам, с глубокой наружной галереей, огромным эркером и двумя мансардами, служил убежищем и крепостью семейству Кравченко со дня своей постройки.
Десятилетний Кузьма сидел за столом в библиотеке, и переводил старинный манускрипт, написанный на арабском языке. Работа шла медленно, в основном потому, что переводить нужно было на латынь, а Кузя терпеть ее не мог.
Библиотека была отделана панелями из резного дуба, изображавшие различные картины батальных сцен, сцены благородной охоты и звериной травли. С потолка на подростка смотрели вырезанные в темном дубе драконы и нетопыри, а в углах красовались тритоны и русалки, рыбьими хвостами срастаясь со стенами, превращаясь в морскую пену и коралловые острова. Между всем этим великолепием стояли массивные книжные шкафы, полные антикварных книг и редкостных безделушек. В центре библиотеки, напротив камина, стоял огромный письменный стол, за которым и занимался Кузьма.
Кузя одним глазом косил на только вчера привезенный Федором новый клинок, еще не опробованный в деле. Конечно, все мысли мальчишки были возле этого клинка, но он терпеливо и методично продолжал работу над арабской рукописью.
Но все когда-то заканчивается — вот и манускрипт подошел к концу. Кузя вздохнул, отложил тетради, аккуратно свернул и убрал свиток в футляр. Вскочив со своего места, он схватил клинок и, как вихрь, промчался вниз, где давно уже раздавались голоса деда, отца и Федора, снова приехавшего по каким-то своим делам к деду.
