Борис Сапожников - Театр под сакурой
— Он неплохо отделал вас, — вдруг усмехнулся сухопарый, — так что, скорее всего, не доберётся до участка живым.
— Какое вам дело до паршивого гайдзина, — хмыкнул офицер полиции. — Он получит по заслугам.
— Я — антрепренёр Токийского Европейского театра, — сказал сухопарый (на самом деле я этой реплики не понял, практически все слова в ней были незнакомы), — и мне нужен консультант по западной культуре. Отпустите этого молодого человека со мной.
— Да чем вам поможет этот вшивый гайдзин, — рассмеялся офицер полиции. — Он же просто нищий эмигрант, беглец без документов.
— У меня есть въездной паспорт, — сказал я. — Я эмигрировал из СССР в Маньчжоу-го с территории бывшей КВЖД. Он лежит в моём вещевом мешке.
— Если у него есть нормальный паспорт, — заявил офицер полиции, явно не верящий, что у меня такой может быть, — так и быть, забирайте. Но если нет — он наш.
Он наклонился к вещмешку, который в результате моего отступления оказался практически у него под ногами, развязал его и принялся потрошить. Собственно ничего интересного внутри он не нашёл — пистолет я оставил комбригу Усуи — кроме небольшой сумки, сшитой из защитной ткани. Открыв её, офицер вынул книжицу паспорта с жёлтым гербом Даманьчжоу-диго — Великой Маньчжурской империи.
— Странно, — покачал головой офицер полиции, явно разочарованный моим документом, — действительно, всё в порядке. — Он кинул паспорт и сумку поверх сваленных в кучу моих вещей, и махнул своим людям. — За мной!
— Соберите свои вещи, молодой человек, — сказал мне сухопарый, — и приходите в мой театр. — Он протянул мне театральную программку, на обратной стороне которой иероглифами и по-английски был написан адрес.
— Спасибо, — кивнул я, склоняясь над распотрошённым вещмешком.
— Господин военный, — неожиданно поклонилась мне девушка в кимоно, — большое спасибо вам!
Я поднялся, невежливо же отвечать, сидя на корточках и складывая вещи в мешок.
— Я не мог бросить вас, — ответил я.
Девушка выпрямилась, снова поклонилась мне на прощание и заскочила в автомобиль вслед за сухопарым. Моя старая знакомая села за руль.
Проводив их взглядом, я собрал вещи и направился к ближайшей остановке трамвая. Там я поговорил с полным японцем, одетым на европейский манер, который объяснил мне, на какой трамвай мне надо сесть и куда ехать.
— Где выйти вы легко поймёте, — усмехнулся он. — Смотрите в окно, что со стороны двери, и как только увидите новое здание в стиле ампир, это и будет Европейский театр.
Я поблагодарил его и заскочил в нужный мне трамвай. Находившиеся внутри люди косились на меня — конечно, странный гайдзин в порванной гимнастёрке и с вещмешком на плече, всегда вызывает определённые подозрения и общую неприязнь. Я оплатил проезд, взялся за поручень и дальше старался только смотреть в нужное мне окно, не обращая внимания на косые взгляды, что бросал на меня почти каждый из входящих в трамвай. Здание Европейского театра, действительно, было невозможно пропустить. Конечно, этот район Токио (несколько позже я узнал, что он называется Синдзюку) был застроен преимущественно западными зданиями, но и на их фоне Европейский театр выделялся очень сильно. Он был выстроен в стиле ампир, как сказал мне полный человек в европейском костюме, подобных вокруг него не было и близко. Выскочив из трамвая, я перешёл улицу, по которой медленно катились автомобили, конные повозки и даже пара рикш тащили свои коляски.
Двери театра были открыты, и я вошёл в просторное фойе, в котором совершенно терялась стойка билетёра, впрочем, за ней никого не было. Я прошёл через всё фойе и заглянул в первую же дверь. За ней оказался длинный коридор, в середине которого стояла девушка в красном платье с лёгкой пелеринкой.
— Прошу прощения, — вежливо поклонилась она мне, — театр закрыт, билеты будут продаваться после обеда.
— Я пришёл не за билетами, — покачал головой я. — Меня пригласил ваш директор. — Я прошёл в коридор и протянул девушке программку.
— А, так вы пришли к Накадзо-сан, — ответила девушка. — Идёмте, я провожу вас к нему.
Она указала мне дорогу, и я зашагал вслед за ней по коридору. Мы поднялись на второй этаж.
— Вот кабинет Накадзо-сан, — сказала девушка, указывая мне на дверь с табличкой, на которой были написаны по-японски имя и фамилия его хозяина «Накадзо Миёси» и непонятное мне слово. Я постучал и, дожлавшись разрешения, вошёл Кабинет был вполне западного вида, только на стенах рядом с копиями нескольких знаменитых картин на морскую тематику — среди них и «Синоп» Айвазовского — висели несколько традиционных гравюр, впрочем, также изображавших морские сражения.
— А, это вы, молодой человек, — сказал он таким тоном, будто ждал кого-то другого. — Проходите, присаживайтесь. Можно посмотреть ваш паспорт?
Я протянул ему заранее вынутую из вещмешка книжицу въездного паспорта. Сухопарый Миёси Накадзо просмотрел его, попытавшись скрыть удивление от прочитанного, поглядел на меня.
— Руднев? — спросил он. — Вы, что же, родственник Вусеворода Рудонева? — последние два слова он произнёс по-русски с жутким акцентом.
— Я — младший сын своего отца, — ответил я.
— Так вот отчего мне показалось таким знакомым ваше лицо, — рассмеялся Накадзо, — когда я увидел вас на той улице. Ну что же, не зря, значит, я вытащил вас из лап слишком ретивых полицейских. Но скажите же, Руднев-кун, как вы оказались тут, в Токио?
— Я эмигрировал из СССР, — коротко сказал я. — Мне на родине стало слишком опасно оставаться.
— Отчего же? — удивился Накадзо. — Вы же, судя по форме, военный, скорее всего, офицер, и вдруг эмигрируете? Что значит «слишком опасно оставаться»?
— Два моих старших брата и мать эмигрировали ещё в Гражданскую, — сказал я, — из-за этого меня, как это теперь называется в СССР, вычистили из армии. Как правило, за подобной чисткой следует арест и зачастую расстрел. В лучшем случае, лагеря.
— Но ведь вы — сын героя, которого прославляют и песни о подвиге которого поют едва не на каждом углу, — неподдельно возмутился Накадзо.
— И что же, — развёл руками я. — К слову, во всех песнях прославляют не столько моего отца, сколько сам крейсер. Всюду знают «Варяга», но мало кто знает его капитана.
— Но ведь это же несправедливо? — возмутился Накадзо. — Народ должен знать своих героев!
Вот ведь что интересно, этот японец столь решительно возмущается тому, что позабыт подвиг моего отца, сражавшегося именно против его флота. Даже героем его называет — странные они всё же люди, мне их никогда не понять. Но дальнейшие слова особенно поразили меня.
