Саманта Хант - Изобретая все на свете
— Ладно, обязательно, — обещает она и выходит. — С Новым Годом.
— С Новым Годом, Луиза! Еще увидимся! — кричит вслед Артур.
— Как? — оборачивается она, как ей кажется, очень кокетливо, но двери уже закрываются, и она застывает с оставшимся без ответа вопросом, почему-то чувствуя себя обманутой.
Он поднимает руку, машет ей сквозь стекло. Она быстро отворачивается, чтобы он не увидел, и идет к отелю, а взгляд Артура Вогана прожигает ей дыру в затылке.
Луиза выходит на поверхность посреди строительной площадки. С тех пор как снесли «Эль», продолжается строительный бум. Улицы заставлены лесами и кранами. Металлические и деревянные скелеты окружают недостроенные здания, такие высокие, что едва разглядишь верхние этажи. Рабочие с помощью блоков, лебедок и канатов доставляют наверх строительные материалы. Целые плиты поднимаются ввысь, чтобы потом опуститься к протянутым рукам, готовым бережно принять груз.
Луиза представляет, как кран подхватывает ее с мостовой, как вздувается на ветру ее юбка, ткань взлетает выше колен. Она повисла бы на железном крюке, бесстрашно взмыла бы к самому небу, чтобы потом медленно-медленно опуститься в протянутые к ней руки, в жадные руки удивленных и обрадованных строителей, и каждый из них — Артур Воган. Луиза прикусывает губу. Девять Артуров, поправляя очки, готовятся подхватить ее на руки.
Она торопливо проходит стройплощадку. Она опаздывает на работу.
Отель «Нью-Йоркер» на углу Тридцать четвертой и Восьмой авеню в 1930-м, когда его построили, был самым высоким зданием в городе и обошелся в двадцать два миллиона долларов. Высота — сорок три этажа. В нем собственный электрогенератор, производящий достаточно энергии на тридцать пять тысяч человек. Кухня занимает целый акр. В отеле есть даже своя больница с настоящей операционной. И еще пять ресторанов, десять отдельных столовых и два бальных зала, где, как гласит рекламная брошюра, «в исполнении известнейших оркестров мира звучат синкопы современности!» Есть и крытый каток на террасе, где кордебалет исполняет модные танцы на льду — ежедневно в час ленча и в час ужина. Чудесные конвейерные ленты уносят грязную посуду по тайным ходам прямо к полностью автоматизированным посудомойкам. На четвертом подземном этаже как по волшебству, без участия человеческих рук, стирается, сушится, отглаживается и складывается грязное белье. Кроме салона красоты есть еще мужская парикмахерская. В каждом номере — а их две тысячи пятьсот три — собственная радиоточка с вещанием по четырем программам отеля с полудня до полуночи. Здесь постоянно дежурят двадцать портье, двадцать три лифтера и персональный секретарь на каждом этаже, записывающий сообщения для постояльцев, вышедших полюбоваться городом. Две тысячи человек обслуживают отель, и одна из них — Луиза.
Когда Луиза только начинала здесь работать, оказалось, что все ее умение ориентироваться на местности тут не действует. Всякий раз, когда ей приходилось свернуть с изученного маршрута, она терялась в лабиринте переходов. В отеле считалось обычным делом, если новичок, посланный с мелким поручением, возвращался три часа спустя, измученный и встрепанный от долгих странствий среди машинных, котельных и бесконечных коридоров в поисках обратного пути в вестибюль.
Луиза входит в отель через неприметный служебный вход с Тридцать четвертой улицы. Она опоздала на добрых десять минут, но почти никто не заметил.
— Труди заболела. Тебе сегодня тридцать третий и тридцать четвертый, — бросает ей старшая горничная Матильда, когда она нажимает свою кнопку на часах, отмечающих выход на работу. Обычно это не ее этажи.
Сквозь бледные кишки служебных коридоров, мимо желудка прачечной, ежедневно переваривающего тридцать два акра простыней и шестьдесят пять миль полотенец, Луиза попадает в крошечный желчный пузырь женской служебной раздевалки. Комната насквозь пропахла хлоркой.
Здесь все женщины, служащие в отеле, переодеваются в пересменок. Луиза протискивается мимо них к своему шкафчику.
— Привет, Лу! — окликает ее Франсин, она постарше, и грудь у нее так тяжела и объемиста, что потертые лямочки лифчика вот-вот лопнут.
— Привет!
Отслоившаяся краска волнами покрывает стены. Шкафчики двух других горничных, Санни и Аники, расположены по сторонам от места Луизы. Это очень неудобно. Им по восемнадцать, и они подружки. Обе гуляли с моряками, которые теперь за морем. На взгляд Луизы, они слишком юны и надоедливы. Когда они рядом, на них находит неудержимое веселье, поэтому они рады, что Луиза их разделяет. Им есть перед кем выступать и над кем похихикать.
— Анни, я вчера вечером залезала на крышу, — говорит Санни, пока Луиза отпирает свой шкафчик. — И думала: «О Боже, пошли мне знак, ждать мне Люка или пойти гулять с Марио?» Ты знаешь Марио — он шеф по соусам?
— Ах, Марио… — фыркает Аника.
— Чем тебе не нравится Марио?
— От него несет брюссельской капустой.
— Я люблю брюссельскую капусту.
— Ну и что на крыше?
— Да, на крыше! Знаешь, что сделал Господь?
— Нет.
Санни стоит в одних трусиках. На ее бледном пухлом животике отпечаталась лента чулочного пояса.
— Ничего. Господь ровно ничего не сделал. А ты как думаешь? Марио, или уж дождаться Люка?
Аника смеется, а Санни стоит, подбоченившись, глядя на подружку прямо сквозь Луизу. Она повторяет:
— Так что? Марио или Люк?
Аника только головой качает.
— А ты что думаешь, Лу? — Санни кривит губы и вскидывает голову.
— Марио женат, — говорит Луиза, не глядя ни вправо, ни влево.
Санни замирает, уставившись на свой шкафчик. На лице у нее тревога.
Луиза наконец справляется с замком и, открыв дверцу, отгораживается от окаменевшей Санни.
— Вот сукин сын, — выговаривает Санни. — Чертов сукин сын!
Она так хлопает дверцей своего шкафчика, что та гневно звенит, как медный цимбал. Аника опять хохочет.
Луиза почти не замечает толкотни и шума раздевалки. Она старается вспомнить, где встречалась с Артуром Воганом, откуда он ее знает. Вечером спросит Уолтера. Уолтер все запоминает. Луиза раздевается до комбинации, надевает простое черное платье, повязывает белый фартучек с оборками и белый чепец на голову — униформу горничной. Это плащ-невидимка. Ей нравится быть в этой одежде, наедине со своими мыслями и тележкой щеток и моющих средств.
Она повесила в шкафчике осколок зеркала. Глядя в него, пытается прихорошиться, но волосы зимой сохнут, и на голове словно взъерошенный дикий кот устроился. Она поправляет шевелюру, медленно срывает кусочек шелушащейся кожи с губы, стирает засохшую слезинку из уголка глаза и, покончив с наведением красоты, поднимается на служебном лифте на тридцать четвертый этаж.
