Андрэ Нортон - Знак кота
Глава четвёртая
А потом буря всё-таки кончилась, и оглушительное завывание ветра стихло. Я проснулся от тишины — нет, не проснулся, то был не сон, а чёрная бездна, — и снова задремал. Моё напряжённое, измученное тело требовало отдыха. Всё, что я успел сообразить перед тем, как вновь уснуть, — так это, что я по воле случая пережил шторм такой силы, который без труда стёр бы с лица земли целый караван.
Я уснул, и мне приснился настоящий сон. Это точно был сон — не мог же я сам придумать настолько живые, реальные события. Мне приснилась комната, хорошо освещенная лампами, испускавшими мягкое янтарное сияние, словно глаза огромного кота, и казалось, что я сейчас предстану перед неким судьёй, обладающим надо мной такой же властью, как и эти внушающие страх повелители пустыни.
В тени произошло какое-то движение, и на свет вышли две, кого я знал, — Равинга, кукольный мастер, и её ученица. Равинга несла в руках куклу, несла очень осторожно, словно драгоценную и хрупкую вещь. Я никогда ещё не видел такой куклы, она была сделана так искусно, словно на руках лежал настоящий живой человечек. А потом я разглядел этого человечка получше и увидел, что этот человечек — я.
Равинга сделала два шага вперёд, и её глаза вопросительно скользнули с куклы на меня, потом обратно на куклу, как будто она хотела убедиться, что это моё подобие точно во всех деталях. Удовлетворённо кивнула и заговорила.
Но шторм, наверное, совсем оглушил меня, потому что я не услышал ни одного слова, хотя губы её беспрестанно двигались. Да и обращалась она не ко мне, а к своей ученице. Девушка неохотно шагнула вперёд, и мне стало ясно, что всё это происходит помимо её желания. Всё-таки она подошла. Она вытянула перед собой руки, сомкнув открытые ладони, и Равинга положила в эти ладони куклу, которая была мной. Девушка склонилась над куклой, высунув кончик языка меж губ. Трижды она коснулась кончиком языка лица куклы, а губы Равинги снова зашевелились, словно она говорила или пела. А потом, будто мановением руки, лампы, комната — всё это исчезло. Я открыл глаза.
Скинув в сторону платок, которым замотал лицо, я заметил, что лежу в полной темноте. А когда попытался шевельнуться, то ощутил давящую на всё тело тяжесть и слегка испугался. Должно быть, меня под плащом замело песком, словно замуровало в этой расщелине.
Я попробовал высвободить посох, подпиравший мою импровизированную палатку, и почувствовал, как песок сползает, двигаться стало легче, и я поспешил выбраться наружу из расщелины, которая могла стать и моей могилой.
Снаружи царила ночь. Ни предвещающих бурю облаков, ни песчаных вихрей. Звёзды сияли, как хорошо начищенные лампы. Я с трудом распрямил затёкшие ноги, встал и огляделся. Провёл рукой по лицу, чтобы стряхнуть прилипшие комья песка, и кожа тут же загорелась, словно обожжённая.
Пруд с водорослями! Там не только пища или влага, в которой так нуждалось моё тело, там могут расти ещё и лечебные водоросли.
И именно тогда я почувствовал присутствие поблизости другого, почувствовал, что я здесь не один. Осмотревшись, я не заметил ничего, только скалы. Ручейки песка, заполнявшего каждое углубление, стекали вниз через край, в котловину, как струйки воды. Я в жизни не видел текущей воды, и мне с трудом верилось, что такое чудо вообще может существовать, хотя, говорят, в Вапале есть такие места.
Я обладаю особым даром, который я очень ценил, хотя он и не производил на моего отца никакого впечатления, — даром чувствовать, что кто-то находится в беде. Именно это ощущение и потянуло меня тогда в сторону, неуверенно направляя не вниз, к пруду, куда так стремилось моё тело, а вдоль края котловины.
В послании преобладала боль, настолько сильная, что я забыл о своей горящей коже. Боль и тень страха.
И я заковылял вперёд, опираясь на посох, стараясь обходить стороной заполненные пылью ямки, которые могут стоить неосторожному сломанной ноги. Но вскоре остановился: слишком явственно почувствовался новый запах. Мускусный запах песчаного кота, смешанный с запахом крови и начинающегося разложения… Раненое животное? Но как оно смогло пережить песчаную бурю? И потом, песчаный кот…
Рассказы об их яростном нраве и хитроумии составляли неотъемлемую часть наших легенд, и любой, кто в честном поединке убил кота, пользовался всеобщим уважением. Все наши предания говорили, что мирно жить с ними невозможно.
Но я отчётливо слышал его боль. Если животное тяжело ранено и страдает — не лучше ли было избавить его от этих мучений? Мне уже приходилось добивать моих истерзанных крысами яков. Нельзя обрекать живую тварь на мучительно долгое погружение в смерть.
Я уже дошёл до самого конца котловины, в которой лежал пруд. Запах кота становился всё сильнее, но я по-прежнему не видел никаких следов животного. Неожиданное, низкое рычание… Я обернулся и увидел тёмный проём в скале.
И я заглянул туда, выставив перед собой посох, крепко сжимая его обеими руками, готовый отразить неожиданный прыжок. И заговорил, даже не отдавая себе отчета, словно моими губами управлял неизвестный мне до сих пор инстинкт.
— Я пришёл с миром, о Могучий… С миром… — потом негромко стал напевать, убаюкивать, как делал это всегда, ухаживая за раненой скотиной; я давно понял, что так они меня меньше боятся.
Какое-то движение в темноте… Слабое сияние от заполненных песком углублений помогло мне разглядеть — да, в пещерке лежало мохнатое тело. Ужасно пахло гноящейся раной. Боль… опасность, презрение…
Я попытался совладать с собственными мыслями, подавить врожденный страх перед песчаными котами и опустился на колени у входа в пещеру.
— О Великий, я пришёл помочь… — и вдруг, стоило мне чуть склониться вперёд, как из складок перепачканной песком дорожной рубахи выпал медальон. Он весь светился, и этот свет был куда сильнее, чем сияние песка. Я испугался и осторожно коснулся его рукой, но он ничуть не нагрелся, как могла бы нагреться горящая лампа, он просто светился.
А нараставшее рычание из тёмной выемки умолкло. Я всё ещё слышал боль, но теперь появилось и что-то ещё, чего я не мог понять. Я только знал, что если вползу туда, мне не понадобятся ни мой посох, ни нож, висящий на поясе. Потому я отложил посох в сторону и медленно двинулся вперед.
И встретил взгляд двух больших золотистых глаз.
— О Великий… — нерешительно повторил я и почувствовал новый запах — запах крысы, — а рука моя наткнулась на хорошо обглоданную кость. Медальон засиял ещё ярче, и я увидел, что передо мной самец, с искалеченной передней лапой, распухшей и испускающей запах разложения. Может быть, было уже слишком поздно предлагать ему иную помощь, кроме быстрой смерти, но я мог попробовать и — что-то глубоко внутри говорило мне это — должен был попробовать.
