Марина Дяченко - Две
Снова звонок. Я стою почему-то на цыпочках и сдерживаю дыхание.
Тот, кто за дверью, чует мое присутствие. Неуверенно спрашивает:
— Лена?
Хоть бы соседи не догадались вывалиться сейчас на лестничную площадку. И сообщить приветливо, что дома, мол, дома, и присоединиться к звонкам и стукам, и громко удивляться, почему хозяйка не открывает, и даже начать беспокоиться…
О, где ты, мой уединенный домик на необитаемом острове!
Прижавшись ухом к дерматину, слышу, как там, за дверью, набирают номер на мобилке.
В комнате звонит телефон. Снаружи отлично его слышно. Третий гудок, шестой…
Замолкает.
Ну все, думаю я, прижавшись к двери щекой. Теперь уходи.
— Лена, — говорит тот, что на лестнице. — Ты… чего, а?
Универсальный вопрос.
— Слушай… Я ведь прекрасно понимаю, что без приглашения и все такое. Выгляни на секунду — и все. Я даже в дом не войду…
Большое спасибо.
— Ленка, — говорит почти шепотом, и что-то такое в его голосе заставляет меня подобраться. — Что ты от меня прячешь? Скажи, не бойся…
Он не может меня слышать. Я даже не дышу. И пол не скрипит под моими ногами.
— Лена… Я хотел тебе сказать…
Закрываю глаза.
«И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне еще когда-нибудь приснится,
И повторится все, и все довоплотится,
И вам приснится все, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне»…
— Лена?
После паузы он снова набирает номер на мобилке. Но мой домашний телефон на этот раз молчит.
— Алло? — говорит он. — Лена? Ты где?
Выслушивает ответ.
— Извини, — говорит наконец. — Я почему-то думал, что ты уже дома… Не догадался набрать мобильный.
Снова выслушивает ответ.
— Хорошо, — соглашается. — Ну, пока.
Выключает трубку, но не уходит, а какое-то время стоит. Я его не вижу и не понимаю, почему он все еще здесь.
— И повторится все, — бормочет он саркастически. — И все довоплотится…
Вздрагиваю. Слышу, как он спускается по лестнице, и как в его руках трещит тугой целлофан.
Лена
— А тебе подарок!
— Еще один заяц? Или на этот раз мишка?
Вытягивает из заначки альбом Ван-Гога.
Смотрю без восторга:
— Знаешь что, подари лучше Холифилду, получится непристойный намек на их отношения с Тайсоном…
— Чего?
— …Посредством откушенного уха. Птица — курица, поэт — Пушкин, Ван-Гог — ухо… Кстати, это правда, что перед поединком соперники должны как следует друг друга выматерить?
— Да?
— Мужская психология. «Я съем его печень», «Я оторву его яйца», а вот некто Джон Руис сказал поизобретательнее: «Я буду гонять его, как сутенер гоняет девку»…
— Ты даже знаешь, кто такой Джон Руис?
— Витя, — говорю проникновенно. — Я вся растворилась в твоей жизни. Я уже даже понимаю, чем джеб отличается от хука…
Взвешиваю на руке альбом. Сколько он может стоить? Хорошая вещица. Слона им убить совершенно реально.
— Ленка… А ты не рисуешь? На досуге?
— С чего ты взял?
Он вдруг улыбается:
— «Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне»…
Долго его разглядываю.
— Сам, что ли, придумал? — интересуюсь наконец.
Он пытается понять, шучу я или нет. Иногда мне кажется, был бы у него рентген-аппарат — уже просветил бы меня насквозь, выискивая темные (или белые?), никак не понятные ему пятнышки…
Смотрю на часы. Разыскиваю на диване пульт, без разрешения хозяина включаю телевизор; на экране кто-то кого-то режет, и я переключаю канал. Идет родная заставка; вот так-то лучше.
— Ты так и не смотрел мою программу? — спрашиваю невинно.
* * *«…А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть волна вослед волне»…
Они смотрят в экран, как кроманьонцы — в костер. И, надо сказать, им куда веселее, чем кроманьонцам. Они смотрят мою программу, смеются и хрустят… Чем они хрустят? Не важно. Чипсы или семечки, или арахис. Они довольны. Им нравится.
Ухмыляюсь.
На экране — студия в огнях и блестках. Полукругом, как в греческом амфитеатре, сидят пять десятков зрителей (все их родственники прильнули к экранам с особо экзальтированным вниманием). В центре — площадка-подиум, стилизованная под боксерский ринг. В центре ее разворачивается драматургическая ситуация — двое мужиков соревнуются, кто быстрее введет тампон «Тампакс» снежной бабе, на заказ изготовленной из латексной резины. Один мужик — известный журналист. Другой — школьный учитель. Оба азартны. Оба хотят выиграть поездку на Багамы…
Их жены, сыновья и дочери, тоже участвующие в моей семейной программе, «болеют» по углам ринга. Визжат от азарта и хлопают в ладоши.
Я люблю вас, болваны. Я вас обожаю. Вы такие предсказуемые. Крепкая рука профессионала ведет вас по жизни, не давая заскучать. Наши руки — не для скуки… Вот в бой на ринге вступают жены: «На что похож член вашего супруга — на булочку, батончик или столичную колбасу?»
Я горда тем, что сумела доставить вам это счастье. Ласковое телячье счастье, написанное сейчас на ваших искренних мордашках. И на тысячах других мордашек, придвинувшихся ближе к экрану. Кто — беззаботно, кто — с гримаской, кто — одним глазком, втайне от себя: глянем, мол, хоть раз, от чего это народ балдеет…
Вы свободные и выбираете. Уже выбрали. Молодцы. Королева в восхищении…
Вздрагиваю — на меня смотрят. Поворачиваю голову; Виктор сидит рядом, и тяжелая его челюсть выдвинута вперед немного больше, чем следует.
— Что? — усмехаюсь. — Кайф, да?
Молчит. Снова смотрит на экран.
* * *Не звонит.
Вот уже вторую неделю — ни слуху ни духу.
Сижу в своем кабинете перед монитором. Одновременно курю, пью кофе и просматриваю сценарий. Никак не могу сосредоточиться; наконец набираю телефонный номер.
— Алло! Ма? Привет… Как у вас дела? Нормально? У меня тоже нормально… Я тут на работе сижу, затра… то есть замоталась совсем.
Удивленное молчание в трубке. Что-то не так.
— Ма, ты чего?
— Ты же мне пять минут назад из дома звонила, — говорит мама. — Ну, вот буквально только что…
