Алина Лис - Изнанка гордыни
— Понятия не имею. Как-то не привык вести задушевные беседы с чернью.
— Надо полагать, кто-то осведомленный пустил соответствующий слух, — продолжал мальчишка скучным голосом.
Похоже, Риккардо хотелось назначить виноватого в бесчестии сестры. Я решил его не разочаровывать.
— Надо. Полагать, ага, — согласился я с многозначительной ухмылкой. — Осталось понять — кто. Загадка, правда?
Франческа
— Вы хотели меня видеть, отец?
— А. Заходи, — он откладывает перо и смотрит на меня в упор. На секунду на лице родителя мелькает тень той, прежней ярости и я вздрагиваю, но тут же беру себя в руки.
— Садись.
По тону ясно, что разговор намечается серьезный. Мысленно перебираю свои провинности за последнюю неделю и не нахожу ничего такого, что заслужило бы выволочки.
Зачем он меня вызвал? И почему так зол?
Опускаюсь в кресло и смотрю на него снизу вверх, внимательно и кротко, как прилежная дочь. Его взгляд смягчается.
— Плохие новости. До Альвареса дошли слухи. Он расторг помолвку.
Закрываю глаза, вцепляюсь пальцами в подлокотники. Только не улыбнуться! Только не выдать облегчения и счастья! Надо срочно подумать о чем-нибудь грустном. Или гадком.
Об эпидемии холеры, что случилась в прошлом году.
А в груди все равно птицей трепещет и поет восторженная радость. Приговоренный преступник, уже готовый взойти на эшафот, но вдруг помилованный монаршим указом — вот кто смог бы меня понять.
— Ты создала нам огромные проблемы.
Я покаянно киваю.
Знаю.
— Надеюсь, ты хотя бы не понесла от этого мальчишки?
Невольно краснею. Моя дуэнья, вдова Скварчалупи, услышав подобный вопрос, упала бы обморок. Она всегда твердила мне, что такие темы не обсуждают с мужчинами. Даже с отцами.
Вспоминаю улыбку Лоренцо. Белозубая на смуглом лице, и черные глаза блестят.
Хотела бы я понести? Представляю себя с пищащим комочком на руках. Малыш, похожий на меня и на Лоренцо. Помять о моем коротком замужестве.
Должно быть, я — скверная женщина с холодным сердцем, но не могу сказать «да». Роды — это страшно. И разве я смогу быть матерью, когда сама еще ребенок?
— Нет, я не в тягости.
Уже несколько дней, как я точно знаю — та неловкая, стыдная ночь не принесла плодов. Пожалуй, так лучше для всех. С моего отца сталось бы приказать снести младенца в горы и там оставить.
— Я устроил тебе блестящую партию…
И правда, блестящую. Эрнесто Альваресу сейчас за пятьдесят, его дочь старше меня, а сам он славится буйным нравом и жестокостью.
Я не стала спорить, когда отец объявил о помолвке. Мне совсем не хотелось лишний час стоять на горохе. Но я решила, что это случится не раньше, чем замерзнут адские пустоши.
Знаю, это эгоизм. Знаю, мой долг дочери — подчиниться. И постараться стать Альваресу хорошей женой.
Все знаю.
Отец все же ловит тень улыбки на моем лице и начинает кричать. Я принимаю покаянный вид и снова думаю о Лоренцо. Вспоминаю, как он рисовал мой портрет. Каждый день, с девяти до одиннадцати, пока солнце не поднималось слишком высоко. Моя дуэнья — вдова Скварчалупи сидела в углу с вышиванием, а он смотрел на меня и улыбался. И я улыбалась в ответ, казалось, происходит что-то особенное, чего никогда не было в моей жизни. Вспоминаю тайные поцелуи, случайные соприкосновения рук во время обрядов в храме, записки. И как он ночью — безумец — дерзнул пробраться на балкон моей комнаты, чтобы сделать признание. Словно знал, что меня притягивают безумства и дерзости.
Помню, его голос дрожал, когда он шептал “Я люблю вас, сеньорита Франческа. Я отдам за вас жизнь”.
Вчера я говорила с матерью Лоренцо. Пыталась рассказать ей, как погиб ее сын. Умер за меня. Совсем, как клялся когда-то.
Она не сказала ничего, но я читала в ее полных боли глазах “Это все по твоей вине, капризная, избалованная девчонка”.
Сеньора Ваноччи никогда меня не любила. Чувствовала, что связь со мной приведет Лоренцо к гибели.
— Могу я что-то сделать для вас? Или для девочек?
Она поджала губы:
— Спасибо, сеньорита Рино, у нас все есть. Вы идите.
Одним этим обращением сеньора дала понять, что не считает меня женой своему сыну или родственницей. Обидно, но я это заслужила.
Мать моего мужа права. Это — по моей вине.
Для всех прочих я — заблудшая душа, жертва коварного искусителя. Лишь мне и Лоренцо известно кто измыслил побег. И то не возьмусь утверждать, что он понимал, насколько это была моя идея.
Про меня говорят, что я хорошо воспитана, послушна и скромна. Все это правда. Но это не вся правда.
Правда в том, что за скромной Франческой с нежным голоском и всегда опущенными глазами прячется другая, дикая Фран — необузданная и дерзкая. У меня, как у монеты, две стороны. И вторая, скрытая, смела, требовательна, безрассудна и до умопомрачения любит жизнь.
Глубоки тихие воды.
— … не все потеряно, — продолжает отец. — Я навел справки об этом юном наглеце, — он достает письмо. — Элвин Эйстер. Рожден вне брака, но официально признан и введен в семью. Его старший брат, маркграф Эйстерский — второй по знатности и первый по влиянию человек в Священной империи Прайдена. Тебе не нравилось, что Альварес стар и уродлив. Наш гость молод и красив. Мой друг пишет, что Элвин даже не замечен в особых пороках, за исключением похоти и дерзости. Но дерзит он в рамках разумного, а изменяют все мужчины.
Не все. Лоренцо никогда бы так не поступил. А я бы никогда не полюбила человека, способного унизить супругу изменами.
— Зато лорд Элвин мало пьет, не играет в карты, умеет держаться, обладает магической властью. Отличная партия. Лучшая из возможных.
— Он просил моей руки?
При мысли о подобном союзе меня передергивает. Неужели мерзкий, самоуверенный брат курфюрста позарился на меня? На обратном пути мы почти не разговаривали. Он выказывал ко мне куда меньше интереса, чем к собственному коню и лишь иногда вспоминал о моем существовании, чтобы лишний раз отточить ядовитое жало, что боги дали ему вместо языка. Любые мои попытки достойно ответить только веселили его. Увы, мести, ради которой я терпела присутствие врага, не дано было свершиться.
— Нет, — отец хмурится. — Элвин Эйстер дорожит своей свободой. Но я видел, как он смотрел на тебя. Будь с ним поласковее. Мартин официально лишил его наследства за дуэль и выслал прочь, но понятно, что это временно. Показной гнев, чтобы успокоить недовольных дерзостью брата. Рано или поздно, эрцканцлер вернет его ко двору.
— А если нет? — возражаю я. — Зачем вам зять с таким характером?
