Игорь Исайчев - Чужая дуэль
Вопреки ожиданиям, огласившие окрестности отчаянные вопли заживо пожираемых уголовников, отнюдь не пролились бальзамом на мою истерзанную душу. Кошмарное зрелище бессильно извивающихся человеческих тел в растоптанной десятками когтистых лап, парящей на морозе алой луже, щедро приправленное какофонией из плотоядного урчания, хруста раздираемой плоти и лязга клыков по костям, не принесло ни малейшего облегчения. Изуверская месть не только не уняла боль, а напротив лишь усилила ее, сделав совершенно непереносимой.
Подхватив в горсть нечистого снега, розовато-серого от кровавой пыльцы, перемешанной с гарью пожарища, большую часть я отправил в рот, пытаясь хоть немного умерить спекавший внутренности жар, а остатки размазал по пылающему лицу. Потом, не задумываясь о судьбе оставшихся в пылающем притоне обитателей и не дожидаясь финала каннибальского собачьего пиршества, пошатываясь, слепо побрел на подрагивающих от слабости ногах по направлению к трактиру с единственной целью – как можно скорее напиться до полного бесчувствия. А оставшаяся за спиной стая, яростно рыча и грызясь меж собой, стеснилась над неподвижными останками, с треском разрывая человечину и растаскивая по двору особо лакомые куски сизо-багровых внутренностей.
Несмотря на полыхающее в полнеба пламя, тушить нехороший дом никто не спешил. Жители слободы давным-давно втайне мечтали избавиться от беспокойного соседства, и это тоже сыграло мне на руку, избавив от посторонних глаз и лишних расспросов.
…Селиверстов объявился в трактире в начале девятого утра, когда содержимое трех пузатых посудин, в объеме, летальном для обычного человека, уже плескалось в моем желудке. Однако, как раз перед его приходом я на своих ногах сумел добраться из уборной, оставив тесную кабинку с осклизлой дырой в полу насквозь пропитанной ядреным сивушным духом, впервые за все время существования сортира напрочь перебившим неистребимый аммиачный смрад, источаемый испражнениями его бесчисленных посетителей.
Полицейский устало плюхнулся на стул напротив меня, окинул угрюмым взглядом незатейливую сервировку, затем приподнялся и схватил с соседнего столика порожний винный фужер. Дунул внутрь, избавляясь от несуществующей пыли, и наполнил его на треть водкой. Я, следуя его примеру, вылил остатки из бутылки в свою рюмку.
– Прими господь душу невинную, – Селиверстов едва слышно выдохнул и скорбно сгорбился, не отрывая глаз от несвежей скатерти. Потом нервно закинул голову и долго глотал, дергая плохо выбритым кадыком, пока не допил все до капли.
Опрокинув в рот свою стопку и покачав на весу бутылку, убеждаясь, что она пуста, я вяло махнул рукой официанту, а когда тот подскочил, буркнул, пристукнув указательным пальцем по столу:
– Еще, и поживей.
Замотанный пожилой мужик, с запавшими от усталости глазами и развалившимися по бокам жидкими сальными волосами, замешкался, вопросительно глядя на околоточного. Селиверстов же подался вперед и вполголоса, проникновенно произнес:
– Будет тебе, Степа. Пойдем-ка лучше ко мне. Чай и ты не железный, пора бы и дух перевести.
Мазнув невидящим взглядом по лицу полицейского, я злобно скрипнул зубами и прикрикнул на официанта, одновременно швыряя на стол извлеченную из нагрудного кармана четвертную купюру:
– Ты чего, шестерка, заснул? Шевелись, убогий, пока по роже не засветил!
Половой испуганно вздрогнул, и едва не обронив низко свесившийся рушник, втянул голову в плечи. Затем, виновато покосившись на околоточного, бегом кинулся к стойке. Но Селиверстов, нудно канюча, никак не желал отставать:
– Не казнил бы ты себя так. Прошлого все равно не вернешь, судьбу не обманешь, а мертвых не воскресишь. И кому будет лучше, если ты здесь загнешься, опившись, как последний забулдыга? Пошли уже, а?
Слушая его вполуха, я сгреб со стола поданный взбодрившимся официантом штоф, и, не обращая ни малейшего внимания на протянутую сдачу, поднялся, уронив стул. Покачиваясь на неверных ногах, всем телом развернулся к околоточному и, отмахнув свободной рукой, прохрипел:
– Домой… Ко мне домой…
С облегчением выдохнувший полицейский подскочил, подставляя плечо, и крепко обхватив за пояс, горячечно зашептал:
– Я распорядился отвезти ее в покойницкую при больнице. Там и ледник есть, и у прозектора руки из нужного места растут, все положенное чин по чину сделает. А тех двоих, на дворе, вернее, что от них осталось, приказал к остальным в огонь бросить.
…Ни на отпевание, ни на похороны пойти я так и не решился, страшась, что видение лежащей в гробу Дарьи будет преследовать меня весь остаток жизни, и вместо тризны по своей единственной любви нырнул в жесточайший недельный запой.
Спустя ровно семь суток со дня убийства, незадолго до полуночи я в очередной раз всплыл из хмельной мути. Расплескивая тьму, едва разбавленную отсветом чуть теплящейся перед иконой в красном угле лампадки, спотыкаясь, добрел до залитого чем-то липким и усыпанного табачным пеплом стола, вслепую нащупал полупустой штоф и уже поднес его к губам, как вдруг отчетливо понял, что если немедленно не остановлюсь, то до рассвета уже не дотяну.
Опрокинув бутылку на бок, я вернулся в кровать и, закинув руки за голову, долго слушал журчание сбегающей на пол струйки. Так больше не сомкнув глаз, спозаранку послал за Селиверстовым.
Когда околоточный, предварительно вежливо стукнувший в дверь и терпеливо дождавшийся разрешения войти, чего за ним раньше никогда не водилось, несмело шагнул за порог, поднимающаяся с первыми петухами хозяйка уже успела на скорую руку прибраться моей берлоге. Я же, мелко дрожа от похмельного озноба, сидел у стола, закинув ногу на ногу и плотно стянув скрещенными на груди руками полы теплого халата. Передо мной стоял распахнутый потертый кофр.
Не отрывающий взгляд от пола полицейский немного потоптался у входа, тяжело вздыхая. Наконец, решившись, шагнул вглубь комнаты, опустился на краешек стула у кровати и выдавил:
– Никогда не замечал, что у тебя борода совсем седая.
Я, неожиданно умиленный такой непосредственностью, усмехнулся, закурил и отозвался:
– Просто ты никогда не видел меня с настоящей бородой, – и, стряхнув пепел, нагоревший после глубокой затяжки, глухо спросил: – Как все прошло?
Селиверстов, понимая, о чем идет речь, поправил указательным пальцем нитку напомаженных усов и, сглотнув, выдохнул:
– Достойно… Только, – он, замялся, заерзав на жестком сиденье, – понимаешь… тут такое дело… потратиться мне пришлось… Гроб, одежда, отпевание, поминки и все такое…
Запустив руку внутрь кофра, я бросил на скатерть три увесистые пачки купюр, заклеенных банковским способом.
