Игорь Исайчев - Чужая дуэль
Судорожно сглотнув остатки пересохшей от неукротимой жажды убийства слюны, я сморгнул так некстати навернувшуюся на глаза соленую влагу и потихоньку, стараясь невзначай не скрипнуть, приоткрыл незапертую дверь. Бесшумно скользнул в сумрачные сени, плотно занавешенные едким табачным дымом, остро приправленным кислятиной перестоявшего рассола и, стараясь глубоко не вдыхать, замер, осматриваясь.
В паре шагов впереди, загораживая проход, маячила туго обтянутая потертым армяком необъятная спина. Не в силах больше сдерживаться, я разогнался в стелющемся, чтобы не ненароком не сломать собственную шею о низко нависающий потолок прыжке, расплескивая пяткой податливый жир на пояснице, перебил хребет тяжело пыхтящему перегаром увальню. Не успевший даже охнуть верзила, с оглушительным грохотом, да так, что ощутимо подпрыгнули стены, обрушился на пол.
– Эй, Боров! Ты там, поди, совсем окосел, коли на ровном месте спотыкаешься? Смотри у меня, фатеру окончательно не развали? – вырвался из общего гула до боли знакомый хрипло-сорванный голос.
Один из подручных покойного Жорки Головни, вальяжно развалившийся в нелепо смотрящемся здесь дорогом резном кресле во главе часто заставленного мутными бутылками и щербатыми тарелками с незатейливой закуской стола, напряженно застыл с зажатой в задранной руке замусоленной картой.
«Валить надо было эту падаль еще тогда, при первой встрече. Эх, знать бы, где упасть…» – запоздало пожалел я, наступая на пружинисто промявшийся живот не подающего признаков жизни толстяка и шагнув прямиком под большую керосиновую лампу, мерно поскрипывающую на косо вбитом в закопченную потолочную балку ржавом крюке, шевельнул онемевшими от ненависти губами:
– Привет ублюдки. Гляжу, не очень-то тоскуете здесь без меня.
Вздрогнувший от неожиданности негодяй, все же сумел взять себя в руки. Чуть замешкавшись звонко, с размаху шлепнул картой по никогда не знавшим скатерти, изборожденным несчетными шрамами и зарубками, доскам столешницы. Затем, ликующе ощерив черную прореху на месте выбитого левого клыка, пихнул плечом примостившегося рядом подельника.
– Глянь-ка, Калган, во фарт мне нынче валит. Вишь, напрасно ты скалился, когда давеча забивались. Говорил же, стоит разок шмару евоную пером щекотнуть, так и ноги топтать не доведется, сам до нас прискочит. Посему гони волыну, моя она теперя.
Остальной сброд, полтора десятка чумазых, неряшливо одетых лохмато-бородатых мужиков неопределенного возраста, притих, увлеченно ожидая продолжения представления. Калган же, не на шутку раздосадованный проигранным спором, налился темной кровью, привстал, угрожающе нависнув над столом и обжигая меня ненавидящим взглядом, процедил:
– Зря ты сюда, фраерок, нос сунул. Теперя не обессудь, за все сполна уплатишь. Кровавыми слезьми умоешься. Умолять будешь глотку перерезать, когда голодные псы из твоего заживо вспоротого брюха потроха выжрут…
Он еще продолжал натужно сипеть, брызгая слюной и все сильнее багровея через несмываемый, грязно-бурый загар, но я видел только мясистые, шевелящиеся внутри спутанной волосяной поросли, губы. После того, как только что один из извергов цинично ухмыляясь, признался в убийстве моей Даши просто так, на спор, в моей голове поселилась звенящая пустота. Я молча стоял и смотрел только на эти фиолетовые от беспрерывной пьянки губы, с омерзительно вскипающей в уголках слюной, изо всех сил стараясь вырваться из плена кошмара. На миг мне показалось, что это только сон, и стоит сделать всего лишь небольшое усилие, чтобы снова проснуться в объятьях любимой женщины. Однако в реальность меня вернул грубый толчок в спину, сопровождаемый перепуганным ревом:
– Бра-а-а-тва! Этот гад ползучий Борова порешил! В сенях он бездыханный валяется!
В ответ под веками полыхнула ослепительная голубая молния, и время привычно остановилось. Пружинисто подпрыгнув, я правой ногой лягнул под ложечку подкравшегося сзади хмыря, отправляя того в глубокий нокаут. Затем, вертясь юлой, прошелся по комнате, методично круша челюсти, сворачивая носы и переламывать конечности, намеренно стремясь нанести как можно больше болезненных увечий, при этом, пока специально не трогая тех, за кем пришел в первую очередь.
Оставшаяся невредимой среди учиненного мною погрома парочка, ошарашено озиралась, с ужасом пытаясь сообразить, как из охотников они в вдруг сами превратились в жертву, а я, пользуясь моментом, заглянул в их примитивное сознание и тут же захлебнулся едкой горечью. Эти мутанты еще совсем недавно были немногим опаснее шебаршащих в подполе крыс, но треклятый озур именно их выбрал орудием своего мщения, запросто обратив в беспощадных убийц.
От осознания собственной идиотской беспечности и невозможности ничего изменить, перехватило горло, а из глаз сами собой полились слезы жгучей досады. По-детски всхлипывая и не вытирая застрявшие в подросшей на щеках щетине капли, я одним движением сорвал с крюка лампу. Размахнувшись, зашвырнул ее в дальний угол комнаты, где возле давно не беленой печи высился внушительный ворох одежды, скорее всего сворованной в слободе и еще не загнанной на ближайшей толкучке. Содержимое керосинки, щедро выплеснувшееся из смявшегося при ударе о стену корпуса, моментально вспыхнуло. Весело потрескивающее пламя принялось жадно пожирать ткань, с каждой секундой разгораясь все ярче и ярче.
Убедившись, что огонь уже не затухнет, я повернулся и тяжело зашагал на выход. А за мной, не в силах противиться накинутой на шею невидимой удавке, послушно засеменили окончательно сникшие душегубы. Прекрасно понимая, что на убийство их толкнула чужая черная воля, тем не менее, заставить себя пощадить выродков я не мог, да и не хотел. А способ казни мне подсказал на свою беду чересчур красноречивый Калган.
Я не стал терять время, допытываясь, кто из них нанес роковой удар. Они оба были в доме отставного полицейского и тем самым подписали себе приговор. Продолжая удерживать громил под полным контролем, я выставил их перед собой и двумя точными ударами сломал каждому позвоночник чуть выше поясницы, лишая возможности шевелить ногами, но сохраняя чувствительность верхней половины тела. Затем, уложив на спину, обнажил впалые животы и предусмотрительно прихваченным со стола остро отточенным мясницким тесаком аккуратно, чтобы раньше времени не лишить жизни, вспорол брюшину, открывая доступ к кишечнику. Тем временем, подчиняясь ментальному зову, со всех концов слободы на пламя разгорающегося пожара уже неслись вечно голодные бродячие псы.
Вопреки ожиданиям, огласившие окрестности отчаянные вопли заживо пожираемых уголовников, отнюдь не пролились бальзамом на мою истерзанную душу. Кошмарное зрелище бессильно извивающихся человеческих тел в растоптанной десятками когтистых лап, парящей на морозе алой луже, щедро приправленное какофонией из плотоядного урчания, хруста раздираемой плоти и лязга клыков по костям, не принесло ни малейшего облегчения. Изуверская месть не только не уняла боль, а напротив лишь усилила ее, сделав совершенно непереносимой.
