Лев Гурский - Есть, господин президент!
— Есть бывший диакон Утяев, — доложила секретарша, — это такой альтернативный культуролог, весьма известный. Но у него сейчас обострение негативизма. Он, Иван Николаевич, почти примирился с «Гарри Поттером», но два дня назад все-таки не выдержал, заплакал и проклял его. «Интерфакс» передает, что со вчерашнего дня Утяев впал уже в отрицание «Винни-Пуха»…
Негативизм в России — штука опасная и заразительная, подумал я. Сегодня человек отрицает «Винни-Пуха», завтра — Уголовный кодекс, послезавтра — власть кесаря… Нет, милые, хренушки!
— Тех, которые со справками, в Кремль звать не нужно, — велел я, — хватит нам одной Леры Старосельской. Лучше уж тогда азиаты, все же как-никак братья по разуму. Запишите мне эту троицу на вечер, да предупредите их, чтоб не опаздывали.
После разговора с Худяковой я заглянул к себе в стол и понял, что время действия чудо-крошек вышло: мои тараканы прекратили строить вертикаль власти в отдельно взятом ящике и разбрелись кто куда. Президентский трон из скрепок опустел. Я попытался изловить среди бумаг хотя бы Никандрова, но не успел. Привычным стрекотаньем напомнил о себе внутренний телефон.
— Иван Николаевич, явились Погодин и Органон, — доложила мне Софья Андреевна. — Притащили две большие коробки.
— Скажите, пусть войдут, — распорядился я. И как только оба клоуна втащили в мой кабинет свой кондитерский груз, я скомандовал им грозным шепотом: — Ни звука! Ни-ни! Тесс! Пирожные сложить во-о-он туда, на кресло, а потом кыш обратно в приемную! И сидеть там смирно. Через несколько минут я вас вызову.
Мне было надо обезопасить себя — на тот случай, если Тима рискнул нарушить мой запрет и по дороге сюда сожрал хотя бы одну штучку. Раз молчание — золото, пусть они его накопят побольше.
Выждав, пока Погодин с Органоном очистят кабинет и затворят за собой дверь, я открыл одну из картонных коробок, взял сверху «парацельса», поспешно надкусил его, стал жевать…
Ничего. Ноль. Пустота.
Нет, конечно, вкус у этого пирожного был абсолютно тем же, запах — тоже, да и выглядел «парацельс» точно такой же уменьшенной копией немецкого снаряда «Фау-1». Но внутри у меня ничегошеньки не отозвалось, не забурлило, не прояснилось. Сердце не екнуло в восторге, душа не взмыла ни в какую шампанскую невесомость. Где соблазн, он же Verfuhrung? Где колдовство, оно же Verzauberung? Ничего похожего. Мне доставили самое обычное кондитерское изделие. Качественное, вкусное — и только.
Разочарование захлестнуло меня с головой, но я тут же выплыл, решив не паниковать прежде времени. Что, если мне просто попался неудачный экземпляр? В конце концов кондитеры — тоже люди. Разве не могли они поспешить, схалтурить, недопечь, недотянуть, недовложить изюма или пряностей? Легко. Мы же в России — стране плохих дорог и хороших граблей. Я поторопился вскрыть вторую коробку и запустил руку в ее внутренности. Ну-ка испробуем, например, вот это, румяненькое, крепенькое, из самой середины…
Дубль-пусто.
Мои зубы честно перемололи выбранное пирожное, но и вторая попытка была равна первой. Волшебства внутри меня по-прежнему не возникло ни на копейку — словно бы академик Ганский отравил все вокруг своим ядовитым старческим скепсисом. Ах, ч-черт! Я едва удержался от желания втащить сюда за шелковый галстук Погодина и выбить из него правду: куда он девал настоящие «парацельсы»?
Спокойнее, спокойнее, одернул я себя. Едва ли Тима при чем. Для диверсанта он слишком глуп и чересчур послушен. Органон — тот вообще попка-дурак. Нет, версию о вредительстве этих двух я пока изымаю из числа основных. Какие же у нас тогда остаются?
Я по очереди перетащил обе коробки в заднюю комнату, борясь с желанием по-хохляцки понадкусывать все пирожные, одно за другим — вдруг где-то отыщется то самоё! Нет-нет, чепуха, это не наш метод. А какой наш? Мне внезапно пришло в голову, что я, быть может, беспокоюсь зря. Вдруг то ощущение пронзительной ясности возникает у человека лишь самый первый раз? Ну как с водкой: вкус у второй рюмки в жизни — уже не тот, что у первой, но и она свое дело делает… Во-о-о-от что нам сейчас надо проверить — дело! Ну конечно же! Сохранился ли главный эффект?
— Софья Андреевна, — обратился я по селектору к секретарше, — пригласите ко мне Погодина. Но только его одного.
Тима вошел в кабинет и почтительно замер у самого порога.
— Ближе, — приказал я ему. — Еще ближе. Хорош. Стой тут. Через минуту вы оба отчитаетесь о своем походе на Шаболовку. Но пока у меня вопрос из другой области: на голове стоять умеешь?
— Не-е-е-ет… — с испугом проблеял Погодин.
— Я так и думал. Ну-ка, встань на голову. Это приказ.
В глазах у лидера «Почвы» отразился почти суеверный ужас. Должно быть, он чувствовал, что один из нас двоих определенно спятил, но не осмелился заподозрить в этом советника президента России.
— Иван Николаевич… — заныл он, тоскливо переминаясь с ноги на ногу. — Я бы, честное слово, рад, но у меня не полу-у-у-у…
Мое внутреннее ощущение оказалось безошибочным: «парацельсы» не работали. Иначе бы Тима непременно сделал попытку исполнить мой сумасшедший приказ — пусть и рискуя здоровьем. Можно проверить еще новые крошки на тараканах, но, боюсь, эффект будет нулевым.
— Расслабься, Тима, я шучу. Садись. — Пальцем я указал Погодину на кресло и добавил со сталинским акцентом: — Даже в трюдную пору мы, таварищ Жюков, находым врэмя для шюток.
Глядя на повеселевшего Тиму, я подумал, что отрицательный опыт — тоже полезный опыт. В сущности, пока не произошло ничего фатального. У меня осталась печка, от которой я могу плясать, — печка в буквальном смысле. Либо у этих слепых Черкашиных что-то случайно не заладилось в технологии выпечки «парацельсов», либо сбой намеренный. Для меня оба варианта хороши.
Я велел Софье Андреевне запустить ко мне Органона, усадил его в свободное кресло, по соседству с Тимой, и предложил обоим:
— Рассказывайте. Только, упаси боже, не хором.
— Мы скупили весь сегодняшний запас «парацельсов с изюмом», — отрапортовал Тима, — и даже немного сэкономили на опте. Вся завтрашняя партия тоже нами куплена. И еще мы закинули удочки по поводу фьючерсных сделок на остальные дни недели…
— Конечно, мы им, Иван Николаевич, не сказали про нацпроект и слоган, — добавил Органон, — даже не намекнули. А просто дали понять, что у нас серьезные намерения… — Два последних слова юный ублюдок произнес таким значительным тоном, как будто намеревался вступить с этой кондитерской в законный брак.
Уже пару минут спустя я был твердо уверен: оба моих ландскнехта знать не знают, что притащили мне пустышки. А я им, конечно, не собирался докладывать про кое-какие волшебные тонкости. В итоге я вытурил с миром и Тиму, и Органона — даже посулил им завтра лекцию о методах продвижения сладкого слогана в гущу электората.
