Фигль-Мигль - Эта страна
– Я имел в виду паспорт с нормальной датой рождения – как у тебя, у меня. Многие воскрешённые стали скрывать, что они воскрешённые, понимаешь?
– …
– Зачем тебе Казаров?
«Хочу, чтобы забрал свои деньги и исчез».
– Олег, а ты не мог бы… Пусть его под подписку выпустят.
– Ну вот ещё.
– …И что он говорит? Зачем ему такой паспорт?
– Чтобы не косились. Чтобы на въезд в Москву ограничения сняли.
– Зачем ему в Москву?
– В Москву нужно всем, – сердито говорит полковник. – Кроме питерского снобья и отдельных провинциальных дур.
– …Ты в порядке?
– Нет. Спасибо, что спросил.
– …
– Время он неудачно выбрал. Пару недель назад никто бы ухом не повёл, а теперь попадёт наш Казаров под реализацию. За участие в террористической деятельности.
– Подожди-ка. – И Саша стал разуваться.
– «Разыгралась музычка на поле чудес. Я танцую в блузочке, а могу и без»… – Полковник перестаёт напевать. – И ты считаешь, что это стриптиз? Это не стриптиз. Это всё кривлячество. Или кривляйство?
– Кривляние.
– Почему нельзя сказать, как я хочу? Что это?
– Список членов межпартийной Боевой организации. Мне это дал человек из ЦК партии эсеров. Видишь? Казарова здесь нет. Господи, ну какое он может иметь отношение к БО? Ты же видел, он почти всё время с Василием Ивановичем. Его Василий Иванович устраивает больше, чем какое-либо народовластие. Олег, сделай что-нибудь.
– Что-нибудь?.. Сейчас сделаем. Присядь-ка. Погляди на меня.
– …
– И теперь расскажи, что случилось.
Каждый надеется встретить такого замечательного собеседника, который приласкает и спросит: что с тобой, любимиче? – и ты скажешь: долго рассказывать, а он скажет: я никуда не тороплюсь, и тогда ты расскажешь, а он выслушает и потом скажет, что делать.
– Я не могу рассказать, – прошептал доцент Энгельгардт. – Это слишком глупо. Я лучше покажу. Ты можешь прямо сейчас со мной поехать?
Полковник Татев улыбнулся, увидев, куда они приехали, и Саша истолковал эту улыбку превратно. Ему стало неловко – но не за бедный деревянный дом и не за себя. «Как Москва-то людей ссучивает в духовном плане», – привычно подумал он.
– Соседей знаешь?
– Только одного. – «Будь он неладен».
– Ну веди, показывай.
– …
– …
– Ты не мог бы это забрать?
– Я?
– Мне даже всё равно, что ты с ними сделаешь. Я буду молчать.
– Молчи, но не сейчас.
Выслушивая Сашин отчёт, полковник не может не вспомнить ночь, которую провёл у Климовой, и как они перебирали различные версии грабежа и пропажи, до смерти напуганные перспективой говорить о самих себе. Деревянные жалюзи на окне кухни были опущены, но не закрыты, и между светлых планок сквозила чёрная ночь с невидимыми фонарями и затаившейся в проулке машиной ППС, – всё это время, и ещё два дня, деньги мафии лежали под съёмной кроватью несчастного питерского доцента. Который сейчас, не в состоянии ни сидеть, ни стоять, подошёл к окну и сразу же отшатнулся.
– Что там?
– Вацлав сюда идёт! И профессор Посошков!
– Думаю, они не к тебе. Ты продолжай, продолжай. Рассказывай.
– Но это всё.
– А список?
– Список от Вацлава. Олег, это такой человек —
– Страшный. Да, знаю. Вы его демонизируете.
«Значит, не только я. Кто-то ещё».
– А ты его видел? Разговаривал? Извини, Олег, я когда чёрта с рогами встречу, мне так страшно не будет…Что это? Ты слышишь?
За стеной начался разговор на повышенных тонах.
– Это твоему чёрту пришпилили хвостик на гвоздик.
– Я только сейчас понял, что это такое, грязные деньги, – сказал Саша. – Точнее говоря, ощутил. Это не метафора. Ты меня понимаешь?
– Тебе так кажется, потому что ты знаешь, откуда они.
– Ничего подобного.
– Все деньги грязные, Саша. Даже те, которые прямо от печатного станка.
– …Как ты думаешь, зачем Казаров это сделал?
– Зачем? Низачем. Он просто вор. Только ты мог спросить, зачем человек берёт два миллиона долларов, если у него появляется такая возможность.
– Нет, он не вор. У него наверняка был какой-то план.
– Сумма способствует разгулу фантазии.
– И, по-моему, он не очень хочет революции. Ты о нём узнавал?
– Нет, зачем. Мне он не мешает.
«Ты всегда говоришь нет, зачем, а потом оказывается, что да, первым делом».
– Он брал не для себя, а для какого-то дела.
– Конечно. Василию Ивановичу на колхозное строительство. Прекрати об этом думать.
За стеной стали кричать и ронять мебель. Саша опять оказался у окна.
– Как быстро вызвали полицию.
Полковник тоже подошёл и глянул: полиция в форме, полиция в штатском, белый фургон областного телевидения.
– Этих, похоже, прислали, а не вызвали. – Он посмотрел на Сашу. Саша побледнел.
– Я тебя не подставлял.
– И ещё ты должен добавить: «поверь мне».
– Мне было важно сказать. Как и что ты услышал – уже твоя проблема.
– Справедливо.
– …Я не могу прекратить об этом думать.
– О чём?
– Я так старался. Хотел помочь. Чтобы они ассимилировались. Поверили нам. Нашли своё место. Я на них смотрел… ну, как на полубогов, наверное. В древнегреческом смысле. И что под конец? Вацлав меня использует как стукача, а Казаров – как камеру хранения. Каждый второй или обманывает, или не считает за человека. Они мне чужие. Я им чужой. Я не понимаю этих людей. Хорошо хоть собственных родственников не стал искать.
– Не нужно очаровываться с непринуждённостью восьмиклассницы. Тогда и разочарований будет меньше.
Шаги по коридору определённо топотали в их сторону, но тут за стеной раздался уже нечеловеческий вопль ярости и страдания, соседская дверь распахнулась, прошелестело сдавленное «помогите» и полиция в форме и штатском была вынуждена… распахнутая дверь, свидетель, возможно, бросился прямо под ноги… была вынуждена хотя бы заглянуть.
– Что я скажу Ивану Кирилловичу?
– Что случайное стечение обстоятельств сделало тебя игрушкой в чужих руках.
– Не думаю, что он поверит.
– Правда, Саша, как Господь Бог – не нуждается в том, чтобы в неё верили или не верили. Она просто есть, и всё.
– …
– Что ты так на меня вытаращился? В конце концов всё приходит к вопросу о добре и зле.
– Ну, знаешь, Олег… Ну, знаешь…
– Да? И почему бы мне не интересоваться такими вещами?
– …И к каким выводам ты пришёл?
– Человек – это не сражающаяся сторона. Это поле битвы. Его вытопчут вне зависимости от того, кто победит.
Они продолжили смотреть в окно. Когда появились носилки с раненым и фон Плау в наручниках, среди встречающих произошла заминка. «Не снимать!» – кричали одни. «Снимай, снимай скорее!» – другие. Уже понимая, что встретили не того, журналисты отважно делали, что умели – хотя и не то, ради чего их сюда привезли.
