Дэниел Полански - По лезвию бритвы
— Куда мы идем?
— Мне нужно повидать скрайера.
— Зачем?
— С этого момента у нас будет тихое утро. Ты идешь рядом и держишь рот на замке.
Спустя сорок минут мы добрались до Коробки, и когда я велел мальчишке ждать меня снаружи, он кивнул и прислонился спиной к стене. К счастью, на входе дежурил тот самый островитянин, который пропустил меня в прошлый раз. Несмотря на свой возраст, он обладал крепкой памятью и сразу узнал меня, любезно позволив пройти без сопровождения.
Когда я проник в кабинет, Мариека сгорбилась над столом, изучая ветхий том в кожаном переплете с такой серьезностью, которая нагнала бы страху даже на головореза из синдиката. Я громко хлопнул за собой дверью, и Мариека вскинула голову, готовясь устроить разнос жалкому недоумку, у которого хватило мозгов оторвать ее от работы. Но увидев, что это я, она медленно выдохнула, выпустив наружу чуточку своего как будто неиссякаемого гнева.
— Вернулись, — произнесла она, намеренно давая понять, что она от этого не в восторге. — Гискард заходил перед вами. Я думала, вы придете вместе.
— Мы повздорили. Мне нужна свобода, а он ведет себя как девчонка.
— Полагаете, это смешно?
— Дайте мне пару минут, и мы сможем попробовать еще разик.
На столе посреди комнаты белая простыня покрывала тело, похожее на ребенка. Под ней лежал, уснув вечным сном, Авраам. Земля уже заждалась его. Его похороны пройдут скромно, без публичных оплакиваний и выражения всеобщей скорби, и, судя по состоянию погоды, первосвященник едва ли доберется из часовни до участка земли возле моря, где островитяне хоронят своих. Низкий город совсем недавно наслаждался осенним томлением, кратким мгновением всеобщей грусти среди пестрой листвы, однако с наступлением холодов никто не спешил покидать дома лишь затем, чтобы принести соболезнования семье маленького черного мальчика. Кроме того, при той частоте, с которой исчезали дети из Низкого города, событие утратило свою новизну.
— Смею предположить, что с этим телом вы имели успеха не больше, чем с предыдущим?
Она покачала головой.
— Я испробовала все трюки из книги, прошла через все ритуалы, медитировала над каждой частицей улики, но…
— Ничего, — закончил за нее я, и на этот раз она как будто не возражала, что ее перебили.
— А у вас самого есть какие-нибудь серьезные соображения?
— Нет.
— У вас ничего, и я тоже, кажется, ничего не могу добавить.
— Пожалуй.
До сих пор нашу беседу можно было назвать приятной. Я уже был готов внушить себе мысль, что Мариека симпатизирует мне.
— В Министерстве магии знают о талисмане, который вы носите на плече? — поинтересовалась она.
— Разумеется. Я считаю, что просто обязан ставить власти в известность всякий раз, когда совершаю что-нибудь незаконное.
Ростки улыбки проклюнулись было сквозь хмурость Мариеки, но она тотчас задушила их на корню, не дав прорасти.
— Кто вшил его вам?
— Не могу припомнить. Я часто бываю пьян.
Положив руки на стол перед собой, она выгнула спину назад — поразительно несдержанная выходка, учитывая ее почти патологическую застенчивость, примерный эквивалент поведения нормального человека, который в подобном случае начал бы выдвигать ящики из стола и высыпать на пол разную ерунду.
— Прекрасно, можете не говорить мне.
В любом случае я именно так бы и поступил.
— Если я сейчас скину простыню и осмотрю тело, найду ли я на нем сыпь? — спросил я.
Мариека осмотрелась вокруг заговорщическим взглядом, хотя нужды в этом не было, принимая во внимание, что мы находились в закрытом помещении, но я все равно ее понял.
— Да, — ответила она. — Вы найдете ее.
Мои ожидания подтвердились, хотя от этого мне было нисколько не легче. Клинок загубил еще одного ребенка, увел его у меня из-под самого носа, спрятал где-нибудь в подвалах своего замка, высосал из мальчика жизнь без остатка и вышвырнул в реку. И кроме того, будто содеянного богохульства было ему недостаточно, Беконфилд заразил ребенка чумой, ослабил обереги, хранящие город от ее возвращения, — и все оттого, что не мог примириться с мыслью о честном труде или об отмене нескольких великосветских попоек.
— И если бы вы сбросили простыню и увидели сыпь, — отвечала Мариека, — тогда у вас возникло бы предположение, откуда она взялась?
— Я посмотрю, — сказал я, хотя мои усилия вряд ли принесли бы ощутимую пользу, если красная лихорадка вновь поразила бы город.
Глаза скрайера, обыкновенно ясные, словно безоблачное небо, заволокло туманом. За маской неуверенности Мариека пряталась редко и притом с недовольством, даже более глубоким, чем обычно.
— На данный момент вы единственный, кому известно об этом. Я не доверяю Черному дому, поэтому не хотела поднимать панику. Но если будет еще…
— Да, я понимаю, — ответил я. Через мгновение я задал очевидный вопрос: — Почему вы говорите об этом мне?
— Я прочла вас при нашей первой встрече, увидела, кто вы есть и к чему стремитесь. Я увидела кое-что и поняла, что мне следует посвятить вас в этот секрет.
Это объясняло ее поведение во время нашего первого знакомства. И если на то пошло, объясняло, почему кое-кто, абсолютно неспособный на простую любезность, вообще изыскал немного времени, чтобы поговорить со мной.
— И вам не хочется узнать, что я увидела? — спросила она. — Все непременно жаждут услышать, что ждет их впереди.
— Люди глупы. Человеку не нужен пророк, чтобы узнать свое будущее. Посмотри на вчерашний день, затем взгляни на сегодняшний. Завтра, вернее всего, будет таким же, как и день после завтрашнего.
Мне надо было идти. Воробей заждался меня на холоде, к тому же требовалось закончить еще кучу дел, прежде чем я заслужу отдых. Напоследок я посмотрел долгим взглядом на Авраама. Он станет последним, сказал я самому себе. Так или иначе.
— Вы пережили ее тогда, в первый раз? — прервала мои мысли Мариека.
— Нет, она забрала меня. Разве не видно?
Мариека чуть-чуть покраснела, но продолжила:
— Я имела в виду…
— Я знаю, что вы имели в виду, — ответил я. — Да, я пережил ее.
— Как это было?
Люди иногда спрашивали меня о тех днях, если узнавали, что я оставался в Низком городе в самые страшные времена. «Расскажи о чуме», — просили они, будто это какая-нибудь городская сплетня или результат бойцовского поединка на деньги. И что им расскажешь? А что бы они хотели услышать?
Я мог рассказать о первых днях, когда все началось так же, как каждое лето: по одному или по два трупа с квартала, старики и самые юные. Мог рассказать о том, как на жилищах начали появляться чумные метки, как они плодились и множились, пока почти не осталось ни единой лачуги, ни единого дома без нацарапанного на двери косого креста. О том, как государственные мужи, что приходили сжигать дома, порой не удосуживались даже проверить внутри и убедиться, что там не осталось живых, не говоря уже о том, чтобы потушить пламя, которое перебрасывалось на соседние здания.
