Дрянь с историей (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна

Сеф молча забрал платок, не глядя сунул в карман куртки, но руку не выпустил. Больше того, настойчиво потянул к себе, второй ладонью накрыл затылок, надавил, вынуждая наклониться, и поцеловал. Сразу — уверенно, так, как обычно, и одновременно — не так, потому что она успела привыкнуть и к острым зубам, и к узкому языку.

В первый момент Ева замерла от растерянности, потом от неё же — податливо обмякла, стекла на его колено. Сеф тут же выпустил её руку, чтобы обнять за талию и прижать крепче.

Тут женщина наконец опомнилась. Ответила на поцелуй — жадно, охотно, обняла широкие твёрдые плечи. Скользнула ладонью ему на затылок, запуталась пальцами в густых светлых волосах… и окончательно забыла обо всех сомнениях.

Вернуться в реальность заставило ощущение неправильности. Под расстёгнутой рубашкой мужчины её пальцы споткнулись о шершавую поверхность пластыря. Ева вздрогнула от неожиданности, прервала поцелуй и отстранилась — настолько, насколько позволили его руки. К этому моменту она уже сидела верхом на бёдрах Серафима в распахнутом халате, который совершенно не мешал его рукам ласкать желанное тело.

— Постой! — выдохнула, упёрлась в его плечи. — Сеф! Тебе сейчас нельзя… Ну Сеф! — возмутилась решительнее, потому что он опять надавил ей на затылок, намереваясь закрыть рот поцелуем. — Пожалуйста… Тебе что целитель сказал?

— Я не спрашивал, — раздражённо поморщился Дрянин, но неожиданно уступил, разжал руки. Явно с трудом подвинулся дальше по постели к стене, чтобы опереться на неё спиной, и за руку потянул женщину к себе.

— Плохо? — Ева подвинулась, но тут же встревожилась, сообразив, что он ещё больше побледнел и глаза закрыл не просто так.

— Не суетись, нормально, — отмахнулся он, размеренно, глубоко дыша и явно пытаясь прийти в себя.

Очень хотелось срочно побежать за целителем, но Калинина сдержалась, понимая, что всё не настолько плохо. Просто ему нельзя нагружать сердце, а они слишком увлеклись.

Прижавшись щекой к его плечу, она ласково погладила мужчину ладонью по груди, очертила ограниченный пластырями квадрат марлевой салфетки, закрывавшей рубец. Потом мягко подалась в сторону, чтобы слезть с его коленей на постель — от греха подальше, чтобы не дразнить ни его, ни себя, что в прежней позе давалось с трудом.

Серафим не стал удерживать, но через пару мгновений зашевелился, чтобы устроиться поудобнее. Вскоре он уже лежал на спине, вытянувшись на кровати, а Ева с удовольствием пристроилась сбоку, положив голову на твёрдое плечо. Так определённо было гораздо лучше.

Теперь тишина уже не тяготила, но Калинина всё равно заговорила.

— Не представляешь, как ты меня напугал. В подвале и потом… Я опоздала всего на пару секунд! Никогда не простила бы себе, если бы не получилось… — она осеклась и закусила губу, потому что к горлу подкатил комок.

Этот мужчина делал её ужасно чувствительной. Хотя, казалось бы, где Дрянин, а где — ранимость.

— Ты точно ни в чём не виновата, — возразил он.

Осталось только промолчать в ответ. Логично, конечно…

— Сеф, зачем ты пришёл? — спросила она.

— Понятия не имею.

— Как это? — опешила Ева.

— Сказать спасибо, спросить про твою проблему… — проговорил неуверенно и запнулся.

— Мне кажется, это вполне причина, разве нет?

— Это было не срочно и вполне могло подождать несколько дней, — пояснил он. И вдруг добавил: — Наверное, слишком хотелось тебя увидеть.

— Наверное? — продолжила недоумевать Ева и даже приподнялась на локте, чтобы заглянуть ему в лицо. Сеф открыл глаза в ответ на шевеление, обвёл взглядом её лицо, усмехнулся.

— В моей жизни в последние сто с лишним лет отсутствовала практика близкого общения с женщинами дольше нескольких часов кряду. Такого, которое не сводится к приятельским или рабочим отношениям и которое можно было бы назвать нормальным. Так что — да. Наверное, мне хотелось тебя увидеть, — повторил он с нажимом.

— Я заинтригована, — заявила она. — А какое было ненормальное общение? И когда?

В последнем вопросе прозвучали отчётливые ревнивые нотки, но Серафим не обратил внимания.

— Очень давно, когда у меня ещё не было личины. Какое — трудно объяснить. Время такое было. Двадцать лет Отлива… — он пожал плечом. — Как сказал один писатель, «апокалиптическая смесь мракобесия и безжалостного научного фанатизма в кровавых декорациях беззакония». Пафосно, но точно. Странное время. В такое время из людей прёт… тоже странное.

— Мне казалось, страшное. Разве нет? Пороки, подлинная суть, — предположила Ева, подпёрла голову ладонью.

— Не всегда. Ну и тех, из кого страшное, сразу кончали.

— Как это? — вырвалось растерянное.

— Как… По законам военного времени, на месте. Сам себе трибунал, сам себе палач, — проговорил он раздумчиво, потом поморщился. — Тьфу! К чёрту. Мы же про женщин. Была тогда одна… Наверное, психическая, не знаю. Она ко мне порой приходила, где-то год, было у неё какое-то больное любопытство к переродцам. А мне было плевать: симпатичная, сама пришла, и ладно… Что? — он вопросительно приподнял брови, потому что взгляд у Евы стал странным — расфокусированным, в пространство.

— Да я вот тут подумала. Я плохо знаю историю, но если вдуматься в твои оговорки и немного дофантазировать… Знаешь, с учётом биографии ты ещё очень милый, тактичный и чуткий. Честно! Мог стать отмороженным моральным уродом, а ты просто циник-мизантроп. Принципиальная разница, между прочим!

Она не выдержала серьёзного тона до конца, склонилась, поцеловала растянутые в усмешке губы — легко, почти невесомо. Не соблазняя, а просто потому, что хочется и можно.

— Определённо, — со смешком проговорил он, когда она отстранилась. Пояснил в ответ на озадаченный взгляд: — Определённо я пришёл, потому что хотел тебя увидеть. Соскучился.

Ева улыбнулась, пристроила голову на подушку рядом с его, с удовольствием лаская взглядом чеканный профиль, тонкие губы, скулу, густую тень от опущенных ресниц.

— Ты больше не сердишься? Ну, за ритуал. Это правда было мерзко с моей стороны.

— Мерзко. Не сержусь, — спокойно, с расстановкой проговорил он, не открывая глаз. Помолчал. — Было и было. Сейчас неплохой момент… Ну, начать сначала у нас с тобой не получится, но кое-что пересмотреть и изменить — можно попробовать. Наверное. Забыть эту историю, например.

— Исправить твой паскудный характер? — хихикнула Ева.

— Я реалист, так что — нет, — усмехнулся он в ответ. — Да и ты вроде не трепетная институтка? Впрочем, если тебе непременно хочется тёплый ласковый коврик у ног…

— Дурак! — Она в шутливом возмущении слегка боднула его лбом в висок. — Я уже к тебе привыкла. А коврик из тебя фиговый получится. Шерсти мало, шкура дырявая…

— Я хотел предложить завести собаку.

Ева тихо засмеялась, потёрлась о его щёку носом. Потом прижалась теснее, пристроила ладонь у него на груди, подальше от раны, умиротворённо вздохнула. И почти сразу задремала — от удовольствия, от облегчения, оттого, что не нужно больше дёргаться и думать, как начать разговор, как посмотреть в глаза и, особенно, что она там увидит. Он хочет быть с ней, он простил её глупость и сам готов двигаться навстречу. И это главное, а со всем остальным они потихоньку разберутся вместе.

А Сеф долго ещё лежал, порой открывая глаза, чтобы бросить взгляд на включённую люстру и подумать, что надо бы её погасить, но не предпринимая попыток. Он прислушивался к себе, примеривался к ближайшему будущему, привыкал к новым ощущениям. Пытался проанализировать всё это, но чем больше старался, тем яснее понимал: хорошо. Просто — хорошо. Непривычно, странно, пронзительно хорошо. У него всё хорошо, и ему — хорошо. Тёплое дыхание щекочет висок, на груди лежит тонкая женская ладонь, и нужно встать, снять брюки, да хотя бы ботинки для начала, погасить свет, но ужасно не хочется это делать. И от этого тоже почему-то хорошо.

И, в сущности, какая разница, почему и как это ощущение называть, если — хорошо?..