Андрей Бондаренко - Жаркое лето – 2010
Гарик, скакавший впереди отряда, плавно натянул поводья. Ласточка, недовольно всхрапнув, послушно остановилась.
– Что случилось? – встревожено спросил подъехавший Глеб. – Подпруга – под лошадиным брюхом – ослабла? Кобылка раскапризничалась?
– Не в этом дело, – Гарик указал рукой направо. – Видишь, от нашей дороги отходит, ныряя в лесную лощину, свеженатоптанная тропа? На влажной глинистой почве (дождик же вчера моросил!), ясно просматриваются следы сапог, лаптей, собачьих лап и конских подков…. Видишь?
– Ну, вижу. И, что с того?
– Пока не знаю. Интересно, а куда ведёт данная лощина?
– Она тянется до самого Рязанского тракта, – пояснил Платон и, вдруг, забеспокоился: – Действительно, тропка-просека совсем свежая! Как мне помниться, раньше тут не было ничего похожего, лес стоял плотной стеной. А теперь и два всадника – рядом – проедут запросто…. Плохое место. Однозначно, плохое! Ладно, там посмотрим…
Ещё через сорок-пятьдесят минут лес резко расступился в стороны, вдоль дороги потянулись длинные капустно-морковные грядки. Вскоре показались и разномастные строения – дома, домишки, избы, сараи, склады барачного типа, многочисленные треугольники погребов.
– Громово! А вот, и он, постоялый двор! – объявил Платон. – За мной, господа хорошие! Форверст, как говорят немцы…
Громовский постоялый двор представлял собой полновесный комплекс всяких и разных зданий-сооружений, вдумчиво-огороженных высоким и крепким – местами почти новым – забором.
«Видимо, здешние хозяева опасаются тотального и наглого воровства», – предположил внутренний голос. – «Поэтому и содержат изгородь в образцовом порядке. А ворота-то какие шикарные! Мать моя женщина…. Наверняка, дубовые. Кроме того – видимо, для пущего порядка – оббиты широкими железными полосами…».
– Эй, отворяй! – громко проорал Глеб и, не слезая с лошади, рукой толкнул-качнул увесистую чугунную болванку, подвешенную на верёвке к толстой жердине, торчащей над забором. Болванка послушно ударилась о железный лист, «вмонтированный» в тело изгороди.
– Бом! – радостно отозвался лист. – Бом!
– Вскоре откроют, – уверенно пообещал Платон. – Сейчас пугливые солдатики старательно рассмотрят нас через щели-дырочки в воротах, убедятся, что имеют дело с приличными людьми, и пустят внутрь.
– Солдатики? – переспросил Гарик.
– Они, родимые, они…. При громовском постоялом дворе размещена государева почтовая станция, которой – по секретному внутреннему уложению – полагается надёжная воинская охрана. Как же можно без этого? Почтовые кареты, они чего только не перевозят…. Опять же, казённое имущество, включая сменных лошадок, требует особого и тщательного присмотра.
Наконец, двухстворчатые ворота распахнулись, и путники беспрепятственно проехали внутрь территории постоялого двора.
– Едем к кружалу[110]! – указывая направление, махнул рукой управляющий Петровки. – То бишь, вон к тем двухэтажным хороминам, что высовываются из-за здания длинной конюшни…
«Если у деревенской избы имеются – как минимум – две входные двери, то её уже можно смело именовать хоромами», – пояснил начитанный и образованный внутренний голос. – «Именовать – всерьёз? Или – в шутку? Кто же его, братец, знает…. Но мне точно известно, что все придорожные кабачки-таверны восемнадцатого-девятнадцатого веков – российские, понятное дело – состояли из двух отделений. В одной части кружала, обставленной соответствующим образом, собиралась богатая и «чистая» публика – разнообразные купцы, государевы чиновники, заслуженные служители православного культа, дворяне-помещики, армейские офицеры, следующие по делам службы, путешествующие дамы благородного происхождения. Кормили там, естественно, сугубо «господской» пищей, и напитки подавали аналогичные, соответствующие высокому статусу важных гостей.… Во втором же зале, как правило, собиралась подлая «чернь» и всяческая «рвань» – дремучие ямщики, безысходно-тоскливые солдатики, хмурые ремесленники, офицерские денщики и козлобородые дьячки. Поэтому и меню в этой половине кружала было однозначно-постоянное – хлебное вино (водка – по-нашему), и ржаные калачи – простые, или же с укропом и тмином…».
Около тёмно-коричневой правой двери кружала располагалась широкая и удобная коновязь.
– Приехали, ребятки! – слезая с лошади, сообщил Платон и, обернувшись к избе, начальственно прокричал. – Эй, кто там?! Выходи без промедлений! Уснули, мать вашу?! Порву – так и растак! На лохмотья и требуху…
Из-за угла строения торопливо выбежал шустрый белёсый парнишка лет тринадцати-четырнадцати от роду.
– Коняшек привязать и напоить вволю! – велел Платон. – Шкуры конские льняной тряпкой протереть от пота. Заплачу по отъезду.
– Не извольте беспокоиться, барин! Я с малолетства при лошадях, понимаю, чай, что к чему. Всё исполню! – заверил парнишка и по-деловому поинтересовался: – Овса отсыпать отборного? Кормильные сумки принесть?
– Не стоит, отрок, мы уже скоро отъедем обратно. Господин подполковник Давыдов в кружале, наверное, быть изволят?
– Ага, там они. С самого раннего утра заседают. Уже с пивом покончили и перешли на шампанское.
– Но-но, язык-то попридержи, босота!
– Дык, я-то что? Так, к слову пришлось…
У правой входной трактирной двери сидел, беззаботно вывалив на сторону длинный багровый язык, огромный бусый пёс. При появлении новых гостей-посетителей собака – не очень-то и грозно – зарычала. Но уже через секунду-другую, мельком взглянув на Гарика, вернее, на его «клыкастое» ожерелье, жалобно подвывая, отбежала в сторону и скрылась за углом ближайшего неказистого строения.
– Бывает, конечно, – непонятно прокомментировал Платон. – Собаки и коты, они много в чём разбираются. Если по-честному – то и во всём. По крайней мере, лучше нас, людей…
Внутри кабачка – на первый и свежий взгляд – всё было чисто, приветливо и благостно. Досчатые струганные полы, застеленные домоткаными цветными половичками, высокие белёные потолки, столы, покрытые светлыми льняными скатертями, вполне приличные разномастные стулья, две (два?) изразцовых печи-камина по противоположным углам, деревянная лестница с хлипкими перилами, ведущая на второй этаж.
«Очень просторное и симпатичное помещение. Наверное, метров сто семьдесят пять квадратных. А может, и все двести двадцать», – мысленно прикинул Гарик. – «Только, вот, темновато здесь слегка. То бишь, окон маловато, да и маленькие они все какие-то – узкие и низенькие…. Оно и понятно, и хорошее стекло – в первой четверти девятнадцатого века – дороговато, и русские зимы отличаются суровыми холодами. Это в том сермяжном смысле, что чем больше общая площадь окон, тем больше дров придётся спалить – для дельного согрева помещений – в осенне-зимний период…».
