Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Но есть книжки и на нашем. Вот дешевое (без переплета) издание под названием «Разсказы судебнаго слѣдователя» некого А. Шкляревского. А почему «разсказы»? Это слово рассказ так писали? Разсказ? Забавно. Так и вспомнишь покойного Задорного и его фразу о том, что если «бесплатно, значит, бес платит». Но не удосужился Михаил Николаевич уточнить, что в прошлом писали не бесплатно, а безплатно. А ведь я на этом могу влипнуть. В девятнадцатом веке некоторые слова писались иначе, нежели в мое время. А эти все «яти» и еры»?

Книги из чемодана я убрал на полку, белье уже утаскивает одна из женщин в фартуке. Прислуга, что ли? Бесцеремонная тетенька. Или – безцеремонная? Вишь, даже разрешения не спросила – вошла и ухватила.

Неделю уже привыкаю к новым реалиям. Для начала изматерил всех писателей-фантастов, писавших про попаданцев. Вот почему ни одна зараза не написала, что читать со свечой очень трудно? Да что там – почти невозможно.

Еще вдруг вспомнилась старая-престарая картинка, на которой изображена семья, занимающаяся какими-то делами: папа читает газету, мама вяжет, дочь-гимназистка читает толстую книгу, а сын – «гимназенок» – что-то записывает в тетрадь. И все освещение – одна-единственная свеча, стоящая посередине стола! Художник так все видел или он просто решил поиздеваться над своими зрителями? Проснешься ночью, захочешь узнать который час, приходится зажигать спичку. Хорошо, что спички уже изобрели, а то не знаю, как бы я мучился с огнивом.

Оценить достижения современности можно только тогда, когда ты остаешься без них. Молния на штанах – куда уж проще. А вот пуговки… Не страшно, привыкнуть можно, но неудобно. Или нательное белье. Лето же на дворе, конец июня, а я в подштанниках и нательной рубахе! Понимаю, трусы еще не изобрели, но хоть бы кальсоны покороче делали.

Про освещение я уже говорил, а вот еще один крошечный эпизод. Люблю я иной раз попить чаю или сообразить кофейку. В той жизни я попросту шел к газовой плите, ставил на конфорку чайник или турку. А теперь? Чтобы испить чайку, требовалось поставить самовар. Ладно, что в доме оказался «кабинетный» самоварчик на пару чашек, но ведь и его приходилось ждать минут двадцать, не меньше. А чтобы что-то поджарить, вроде яичницы на скорую руку, следовало растапливать печь.

И решил я таки сбрить свою бороденку. И тут-то оказалась еще одна засада. Спрашивается – как побриться бедному попаданцу? Безопасных бритв еще нет. Не то их пока не изобрели, не то изобрели, но до России они не дошли. Опасная бритва – страшное оружие в умелых руках, а в неумелых – инструмент для суицида. Пришлось звать на выручку отцовского камердинера Степана, и тот мне битый час показывал – как точить бритву на специальном бруске, а потом править ее на ремне. Ремень, кстати, лучше на гвоздик прицепить – удобнее будет. Ну а потом самое страшное – сам процесс бритья.

И никаких тебе кремов для бритья или пены. Мыло, помазок и стаканчик для пены. Мочишь, взбиваешь пену. И все сам. Степан предлагал свои услуги, но я отказался. Самому надо учиться.

Поросль на подбородке и на щеках я сбрил, но чего мне это стоило! Штуки три пореза, да еще царапины. Щеки пришлось «украшать» кусочками, оторванными от газеты.

Дом господина Чернавского располагался за рекой Волхов, посреди огромного сада. И сам дом был шикарным. А если выглянуть из окна, можно полюбоваться куполами святой Софии. Дом батюшки, правда, был поплоше, нежели особняк Александра Николаевича Мосолова, но ведь и чин отец имеет пониже, да и должность. Мосолов-то – губернатор и камергер, а мой отец всего-навсего вице-губернатор и действительный статский советник.

Кроме «барского» дома имелись еще два каменных флигеля. В одном жили слуги, а второй предназначен для гостей. Была конюшня, каретный сарай, еще какие-то строения. Определенно – мой батюшка был далеко не беден.

Еще меня удивляли люди, постоянно попадавшиеся в доме и во дворе. Потихонечку стал осознавать, что из мужской прислуги у нас имеется конюх, два кучера (на кой два-то?), садовник, сторож и дворник-истопник. Еще в доме обитает Степан, исполняющий обязанности отцовского камердинера, кухарка, посудомойка и две горничные. И куда нам столько? А горничные – это не хрупкие юные красавицы, как показывают в фильмах, а две дебелые тетки, не стесняющиеся заходить в мою комнату с утра пораньше. Я пытался повозражать, но одна – Ксения – вытаращила глаза и заявила, мол, она меня в детстве купала, поэтому вряд ли увидит что-то новое для себя. Вот если у Ванечки появится жена, тогда конечно, она в комнату не зайдет. Пожаловаться маменьке? Но это как-то неловко.

М-да, никак бы не подумал, что когда-нибудь стану «мажором». Конечно, и в том мире, что я покинул, мой родной отец был не самым маленьким чином, но поверьте на слово – полковник российской армии, пусть и в статусе заместителя командира дивизии, это совсем другое, нежели вице-губернатор и действительный статский советник. В Российской империи генералов – и военных, и гражданских – было гораздо меньше, чем в РФ.

Но это я так, к слову.

Тот, кто в этом мире является моим батюшкой – ну отцом хозяина моего тела (тьфу, как громоздко, но вы меня поняли), уехал в Санкт-Петербург. Как я понимаю – решать мою дальнейшую судьбу. Отец со мной уже провел короткий разговор: мол, коли я математике учен, не хочу ли я в канцелярию губернатора? Или в губернское земство, в статистический комитет? Потом сам же и передумал – дескать, подальше надо законопатить, не в губернский центр.

Возражать против уезда я не стал. Какая разница? А вот заниматься цифрами категорически отказался. Попросил, чтобы службу мне отыскали, не связанную с математикой. Нет, мне бы что-то такое, гуманитарное.

Отец похмыкал и пообещал – дескать, какое место будет вакантным, туда и отправят.

А я был оставлен дома, почти что под домашним арестом. Почти – потому что выходить в город мне все-таки разрешали, но не дальше Торговой площади и Софийского собора. Да я пока и сам не рвался куда-то бежать. Вон вчера наткнулся на пожилого чиновника (судя по мундиру), который долго тряс мою руку, интересовался успехами в университете и поведал, как он гордится тем, что его ученик показывает такие выдающиеся способности в арифметике!

Я догадался, что встретился с кем-то из своих бывших преподавателей. И что сказать-то? Поэтому только беспомощно улыбался и отвечал односложно. Мямлил, говорил, что без его наставничества я бы не стал студентом. Это у меня-то способности к математике? Да их у меня отродясь не было! Самое большое достижение – таблица умножения, и то путаюсь, когда требуется умножить семь на девять. Не то пятьдесят четыре, не то еще как-то. В школе было чуть-чуть получше, но там деваться некуда. Когда сдавал ЕГЭ, то с грехом пополам вытянул на минимальный балл. Теперь же, по истечении десяти с половиной лет, прошедших от выдачи мне аттестата, со знаниями вообще беда. Чем отличается синус от косинуса, а тангенс от котангенса – не вспомню, равно как не пойму – а на кой они вообще нужны?

Но к счастью, бывшие учителя или сокашники по гимназии попадались нечасто.

Но опять-таки, прежде чем пускаться в город и оглядывать Новгород (кстати, не Великий, как у нас), мне пришлось исследовать свой собственный дом. Это тот Иван Чернавский тут вырос и знает каждый закоулок, а мне пришлось действовать, словно разведчику, проникшему в логово врага. Вон как мне было отыскать свою собственную комнату! Еще хорошо, что я правильно предположил, что на первом этаже располагаются хозяйственные помещения, гостиная, кухня и столовая, сократив количество этажей для поиска вдвое.

На Торговую площадь я сходил всего один раз. Поглазел, поприценивался к разной хрени, вроде антикварных вещиц, но так ничего и не купил.

Святая София очень понравилась. Ну еще бы не понравилась! Кажется, выглядит даже лучше, чем в мое время. И рассмотрел-таки Магдебургские врата, потому что раньше как-то времени не было ходить и разглядывать жанровые сцены, которые когда-то отливали неизвестные мастера.