Господин следователь - Шалашов Евгений Васильевич

Глава третья

Адаптация в новом мире

– Ванечка, родной мой! – донесся до меня женский голос.

В комнату стремительно вошла очень рослая (чуть пониже меня) и статная женщина.

Я сразу же подскочил, а женщина крепко обняла меня и запричитала:

– Ванюшка, милый мой мальчик! Как же я по тебе соскучилась!

Не будешь же отстраняться, верно? Я поневоле обнял женщину, которая плакала, заливая мое лицо слезами, и мне было страшно неудобно. Чувствовал себя самозванцем, пытающимся втереться в доверие.

Но если честно, кроме неловкости я ничего не чувствовал. В сущности, она для меня совершенно чужая женщина, которую вижу впервые. Понимаю, что она мать Ивана Чернавского, но мне-то какое до этого дело? У меня совсем другая мама, я ее очень люблю.

Но по мере того, как женщина меня обнимала и целовала, я начал в ответ поглаживать ее по спине и неуклюже бормотать:

– Ну что ты, мам, перестань…

В моей семье было не принято демонстрировать родительские чувства к ребенку. Отец никогда меня не бил (даже после того случая с рыбалкой), но никогда и не обнимал, И мать не упомню, чтобы обнимала или целовала меня. Если только тогда, когда был уж совсем маленьким. Нет, вру. Когда я в армию уходил, обняла и поцеловала. Да и я сам не стремился заполучить родительскую ласку и не считал, что я недолюбленный или недоласканный. Я ж не девчонка, в конце концов. Знал, что папа и мама меня любят, зачем это демонстрировать лишний раз?

– Ванечка, голова не болит? – спросила матушка, слегка отстранившись от меня и принявшись осматривать и ощупывать мою голову.

– Да нет, не болит, – неуверенно отозвался я. Неуверенно, потому что болеть вроде и не болела, но кружилась, и вообще все было как-то странно. Так, словно на тренировке пропустил удар. Нет, удара я никакого не пропускал, иначе еще бы в ушах шумело, да и на ногах я бы не устоял.

Повернувшись к отцу, женщина укоризненно покачала головой.

– Ты, Александр Иванович, мог бы серьезный-то разговор на потом отложить. Может, мальчика надо врачу показать?

– А зачем врачу? – оторопел отец.

– Ты что, не знаешь? – возмутилась матушка. – Кучер не сказал, что коляска опрокинулась, когда со станции ехали и Ванечка выпал? Может, у него сотрясение?

Теперь настал черед беспокоиться отцу.

– Иван, ты как? – спросил он, а потом повторил вопрос супруги: – Голова не кружится? Не тошнит?

Отец тоже принялся ощупывать мою голову. Не отыскав ничего, крякнул:

– Так ничего страшного. Кто из нас из коляски не выпадал?

– Ага, если пьяным ехать, – парировала матушка. – А пьяный-то и с коня навернется, ничего не станется.

– Оленька, отродясь пьяным не был и из коляски спьяну не выпадал, – обиделся отец. – А с Иваном, ежели бы что и случилось, так увидели бы.

Кажется, матушка успокоилась относительно здоровья сына.

– Ванечка, ты, наверное, голоден?

– Папенька меня чаем поил, – сообщил я.

– Чай – не еда! Саша, почему ты не отложил разговор на потом? Мальчик голоден! Умываться – и к столу!

Куда умываться-то идти? А тут уже какая-то женщина в фартуке повела меня вниз, где в закутке рукомойник, вроде тех, что в деревнях до сих пор висят. Сует полотенце. Я бы еще кое-куда сходил, но это, оказывается, чуть подальше. Вишь, позабыл студентик родительский дом, не помнит, где и что.

Умывшись, пошел к столу. Кажется, ничего не перепутал – вилку держал в левой руке, а нож в правой. А чем меня кормили в мой первый день – даже не помню. Ел вроде и вкусно, но все как в тумане. Отвечал на вопросы тоже, словно в бреду.

Несколько ляпов я все-таки допустил. Все перечислять не стану, только один, самый крупный – перед едой-то нужно молиться, а я сразу плюхнулся на свое место. Хорошо, что догадался быстро вскочить, а родители восприняли мою оплошность спокойно – мол, поднабрался господин студент плохого в столице. Опять-таки отмазка была – из коляски выпал и ударился.

После обеда отправился в свою комнату, отыскать которую оказалось непросто. Потыкавшись и глупо поулыбавшись попадающейся навстречу прислуге, попал-таки в собственные апартаменты. Ничего так комнатка. Примерно шесть на восемь, есть кровать, письменный стол, платяной шкап (да-да, именно так!) и этажерка для книг. Обстановка для сына вице-губернатора почти спартанская, но мне больше и не надо. На стенах нет ни картин, ни положенной для учащегося географической карты. Из всех украшений – только образ Николая Угодника. А на стене висит шнурок. Я зачем-то его подергал, и тотчас же явилась горничная, поинтересовавшаяся – не нужно ли барину что-нибудь? Оказывается, это сонетка, с помощью которой можно позвать прислугу. Пояснил девушке (сорока с лишним лет!), мол, ошибочка вышла, отослал ее. Не выдержав, плюхнулся на кровать прямо в одежде и уставился в потолок.

М-да, угораздило меня. Куда, кстати, сознание первого обитателя этого тела девалось? Он тут из коляски выпал, головой стукнулся, я там в ДТП попал. Весело. Если мое тело в реанимации и в него переселится сознание студента из 19 века? Бедный парнишка. Ему-то придется похлеще, чем мне. Ох ты, а ведь там, с этим хреном в моем теле, моя Ленка!

Но гнать, гнать от себя дурацкие мысли. Надо думать, что мне теперь делать… Пойти и заявить родителям – я не ваш сын, а попаданец? В лучшем случае не поверят, в худшем – вызовут доктора и окажусь я в психушке, где меня станут лечить. Читал, что психов в те времена лечили обливанием холодной водой и электричеством.

Придется жить. Значит, надо продолжать исследование своей будущей личности. Я даже не знаю, на кого учился.

Может, мне подскажет вон тот чемодан, обитый полосками железа? Стоит у входа, нетрудно догадаться, что с ним неблагодарный студент прибыл из столицы. Сам прибыл или меня доставили к родителю с полицией? Не знаю. Отец не сказал, а сам я постеснялся спросить. Или еще не понял, что надобно спрашивать.

С трудом открыв тугие замки, начал перебирать содержимое. Обратил внимание, что носитель моего тела был порядочным свином. Это что за дела? Грязное белье лежит комом. Вон еще один студенческий мундир – вернее, тужурка. Но тоже грязная и скомканная, словно ее из задницы вытащили. Еще здесь сложены книги, занимающие добрую половину всего объема. Понятно, отчего чемодан такой тяжелый. Что хоть за книги-то он, то есть я, читал?

Ого, парень-то, похоже, учился на математическом факультете. Тетради с неизвестными мне формулами, цифирь, снова цифирь. Еще тут учебники по арифметике, справочники. И на русском, и на немецком. Иван Чернавский изучал алгебру с геометрией на иностранном языке? Да мне и на русском-то не осилить. Умный парнишка-то был.

Так, тут еще несколько книг в мягкой обложке – это уже беллетристика, но не на русском языке. Везде стоит автор mile Gaboriau, а книги… «L’Affaire Lerouge», «Le Crime d’Orcival». Язык я определил – французский, но по-французски я ни бум-бум. Ле крими, скорее всего, что-то связанное с криминалом, то есть с преступлениями. А автор? Что за Габория? А, так это Габорио. Читать я его не читал, но слышал. Один из основоположников бульварного чтива, как раз в жанре детектива.

Любопытная подборка у парня. Серьезные научные книги и детективы. Может, и правильно. Мозг от серьезных вещей должен хоть иногда отдыхать.

И почему я попал в такого умника? Как выкручиваться-то стану? Основной язык, что я учил – английский. Немецкий знаю через пень-колоду, французский – никак. А ведь выпускнику гимназии положено знать как минимум два живых языка, одним из которых был именно французский.

А что мне делать с латынью и древнегреческим? Латынь, допустим, знаю в цитатах, а язык Сократа и Аристотеля?

Французский я когда-то учил. В классе, кажется, во втором или в третьем, когда отца перевели в Кяхту, где у нас иностранным языком был именно французский. А вот потом, когда переехали на Камчатку, изучал английский, а второй язык был немецкий. Английским я более-менее владею. Жизнь заставила. А про немецкий я уже говорил.