Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом
— Послушайте, Хэссоп, я кажусь вам идиотом?
— Нет, ты не идиот, Эл. К твоему счастью, жизнь твоих родителей протекала ровно. Щитовидная железа в порядке, организм достаточно напитан йодом, эндокринные железы функционируют нормально. Я говорю как врач, можешь мне верить. Я не первый год слежу за твоим организмом. Твоя кожа не пигментирована до черноты, адисонова болезнь минула стороной. Ты — нормален, Эл. Но ты нормален не в нашем смысле.
Он хотел продолжать, но я в бешенстве ударил кулаком по воде:
— Замолчите!
— Ладно, — сказал он, допивая свой кофе.
9
Зато шеф был взволнован не в пример Хэссопу. Еще у порога он протянул руки, засеменил ко мне:
— Эл! Это было самое короткое твое дело!
Но мне было не до комплиментов. Я сразу же попросил магнитофон.
Шеф и Хэссоп вопросительно уставились на меня.
“А-а-а!.. — догадался я. — Ждут, что же я все-таки им окажу, я — победитель”.
И включил микроскопический звуковоспроизводитель.
Шипение, шорох, скрип…
Как зачарованные мы следили за скрипом и шорохами и вздрогнули — одновременно, вдруг. Вздрогнули от внезапного, ворвавшегося в комнату шумного дыхания вконец загнанного человека, от выстрела, прорезавшего шумы, и, наконец, от безумного вопля. Нечеловеческий, дикий, мертвый вопль!..
Шеф, морщась, потянулся к выключателю, но я остановил его руку. Дикий вопль, столь поразивший нас, вопль безумца, вопль сумасшедшего принадлежал не кому-нибудь, а самому Джеку Берримену, — великому профессионалу.
— Господи! Господи! Господи! — вопил Джек уже разбито и суетливо, уже покорно и униженно: — Господи! Господи! Господи!..
Он так и повторял, пока пленка не кончилась:
— Господи! Господи! Господи!..
Хэссоп потрясенно поднял на меня глава, но шеф не дал доктору заговорить, — сунул магнитофон в карман, выложил на стол лист бумаги, вечное перо и приказал:
— Пиши!
Я взглянул на шефа и усмехнулся. Он и знать не котел — что же случилось с Джеком?.. И все же только усмешкой я и ограничился. Сел, потянул к себе белый лист, снял колпачок с ручки. Но о чем мне писать?
О страхе?..
Что ж, я должен был наконец признать — мы, сотрудники Консультации, годами тренирующие свою плоть и нервы, постоянно, каждый день, каждый час, всего и всегда боимся.
Газеты, то радуясь, то тревожась, повествуют потрясенным читателям об устройствах, превращающих любую внутреннюю энергетическую цепь в систему подслушивающих точек; эти же газеты извещают читателей о бесшумном, почти абсолютном оружии, и все же мы — владельцы этого оружия — постоянно и всего боимся.
Черт побери! За мизерную сумму можно в любое время приобрести магнитофон, который автоматически уничтожится, если кто-то, кроме хозяина, решит прослушать записанную втайне беседу. Питание для такой аппаратуры не проблема — она функционирует за счет радиоволн, рассеянных в эфире планеты.
Великая тайная война, которую мы объявили себе!
Общество, лишенное частной жизни!
А когда люди перестают верить во всех и все, разве это не конец?
10
Прежде чем начать писать, я сообщил шефу:
— Я вступил в контакт с людьми Номмена.
— Я знаю, — сказал он терпеливо. — Пиши.
— Мне нельзя оставаться в городе.
— Я знаю. Ты не останешься тут. Тем более, что документация уже в наших руках.
— Но я не достал никакой документации!
— А тебе и не надо было ее искать. Этим занималась Джой. Ты отвлек внимание от всех ее действий.
Джой! Еще один обман… Что ж, тем лучше… Лично я мог подвести итог… Первым был убит Берримен, вторым Формен, затем охранник в сейфе, а двое были оставлены мной в юрских болотах. Плюс погиб, наверное, кто-то и на магистрали… И все это для того — чтобы отвлечь внимание от Джой! Разве это итог? Разве Лесли ошибался, говоря: преступление не окупается?
Я набросал на листе бумаги суть акции.
— Кто говорил с вами по телефону, когда я собирался выйти на “Трэвел”?
— Ты, Эл! Ты замкнул петлю времени… Разве мой тон тогда не придал тебе уверенности?
— Возможно… А машина Парка… Что вы все-таки о ней знали?
— Почти ничего! — засмеялся шеф. — Но разве тебе не хватило информации?
— Хватило, — хмыкнул я.
— Вот и отлично! А сейчас, Эл, мы едем в аэропорт. Ближайшим бортом ты улетаешь в Европу.
— Что мне там делать?
— Отдыхать! Вы ведь не раз отдыхали там с Джеком… — Шеф внимательно взглянул на меня, и в узких его, близко поставленных друг к другу глазах я прочел тяжкое подозрение: — Ты ведь хочешь отдохнуть, Эл?
Когда он упомянул имя Джека, ни один мускул на его широком лице не дрогнул. И, загипнотизированный его спокойствием, я кивнул:
— Я с удовольствием полечу. Мне необходим отдых.
11
Пройдя паспортный контроль, я попал в нейтральную зону. В единственном баре светились неяркие огни, а бармен, стоя над грудой бокалов, лениво вертел в руках тяже чую бутылку с виски “Сантори”.
Отыскивая монету, я полез в карман, и пальцы мои уткнулись во что-то твердое. Подарок Хэссопа?
Нет! Развернув бумагу, я увидел нежно-желтые, похожие на крошечные сердечки, листья гинкго, тронутые увяданием — через столько миллионов лет после своего появления на планете! — и раковину, машинально поднятую мной с плотных белых песков юрского пляжа. Прямо по раковине рукой Хэссопа было мелко начертано: “Астарта субморфоза — пластинчатожаберное мелких морей”.
Когда он успел это определить?
Я опустил раковину в урну.
Лист гинкго прилип к потной ладони Я брезгливо сорвал его и бросил туда же — в урну. Бросил, и вдруг, будто испугавшись чего-то, кинулся к выходу Такая ненависть ко всему живому, такое отчаяние теснились в моем сердце, что я не сразу заметил двух хмурых коренастых парней, медленно поднявшихся за мной на борт ревущего “Боинга”…
Александр Леонидов
Красный телефон
— Горько… Горько и больно сознавать, что ушел из жизни совсем еще молодой человек — Саша Ершов. Да, он был молод, как человек, но Саша был вполне зрелый художник. Сегодня мы, его друзья, коллеги по искусству, его родные прощаемся с ним. Смотрите, сколько почитателей Сашиного таланта пришли, чтобы отдать ему последние почести! У всех на глазах слезы. Нас оставил простой, талантливый человек, которого все мы очень любили… Он был не из тех, кто не оставляет после себя следа в этом бренном мире. Его многочисленные работы, его богатое творческое наследие осталось нам, и всегда, глядя на полотна Ершова, мы будем вспоминать о нем. Сашино творчество всегда отличалось оригинальностью, стремлением к поиску своего пути в искусстве, к душам людей, и никто не оставался равнодушным, стоя перед его картинами, глядя на его графические работы, всматриваясь в его рисунки. Ершова либо принимали полностью, либо полностью отвергали. Но равнодушных не было никогда! Он был личностью, художником в самом высоком смысле и значении этого слова… Смерть застала Сашу в расцвете творческих сил и таланта. Как много он сделал и сколько не успел! Его смерть — непоправимая беда для всех пас… Прощай, Саша…
